Дин Кунц - Странный Томас

— И это то, что тебе больше всего во мне нравится?

— На данный момент — да.

— Но, послушай, с этим я ничего не смогу поделать.

— Поделать?

— Те качества, которые тебе во мне нравятся, я хочу их совершенствовать. Лучше скажи, что тебе нравятся мои манеры, мой вкус в одежде, в конце концов, мои оладьи. Ты вот спроси Терри, они легкие, воздушные и очень вкусные. Но я не знаю, как стать более умным и простым, чем я есть сейчас. Даже не знаю, понимаю ли я, о чем ты говоришь.

— И хорошо. Не думай об этом. Тут ты действительно ничего не сможешь изменить. И потом, я же выхожу за тебя замуж не ради денег.

Она предложила мне чурро.

Учитывая, как быстро билось мое сердце и лихорадочно работала голова, только сахара мне и не хватало, но отказываться я не стал.

Какое-то время мы ели молча, потом я спросил:

— Как насчет свадьбы… когда, по-твоему, мы должны заказывать торт?

— Скоро. Долго я ждать не смогу.

— Слишком долгое ожидание может все испортить, — в моем голосе слышались радость и облегчение.

Она улыбнулась:

— Видишь, что здесь происходит?

— Полагаю, я смотрю всего лишь глазами. Что я должен видеть?

— Происходит следующее… я хочу второй чурро… и собираюсь его съесть, а не ждать следующего вторника.

— Ты необузданная женщина, Сторми Ллевеллин.

— Ты и представить себе не можешь, до чего необузданная.

Это был плохой день, с Харло Ландерсоном и Человеком-грибом, черной комнатой, бодэчами и плачущим Элвисом. Однако теперь, когда я сидел рядом со Сторми и ел чурро, на какие-то мгновения мне показалось, что это хороший день.

Но мгновения эти не затянулись. Зазвонил мой мобильник, и я не удивился, услышав голос чифа Портера.

— Сынок, ризница в церкви Святого Бартоломео просто растерзана. Там побывал какой-то безумец.

— Робертсон.

— Я уверен, что ты прав. Ты всегда прав. Скорее всего он. Но к тому времени, как прибыли мои люди, он уже ушел. Ты больше не видел его?

— Мы, можно сказать, тут прячемся… нет, его не видать. — Я оглядел автостоянку, очередь автомобилей к «автоокну» «Мексиканской розы», улицу в поисках запыленного «Форда Эксплорера» Боба Робертсона.

— Несколько часов мы лишь вели наблюдение за его домом, но теперь активно займемся его поисками.

— Я могу задействовать свой психический магнетизм, — предложил я, напоминая о моей способности найти человека, полчаса покружив по улицам.

— Мудрое ли это решение, сынок? Учитывая, что в машине будет Сторми?

— Сначала я отвезу ее домой.

Эту идею Сторми отмела с ходу:

— Черта с два, Малдер.

— Я все слышал, — отозвался чиф Портер.

— Он все слышал, — сообщил я Сторми.

— Что с того?

— Она зовет тебя Малдер, как в «Секретных материалах»? — спросил чиф.

— Нечасто, сэр. Лишь когда думает, что я проявляю отеческую заботу.

— А ты когда-нибудь зовешь ее Скалли?

— Только когда мне хочется получить пару пинков или оплеух.

— Из-за тебя я больше не смотрю этот сериал.

— Почему, сэр?

— Благодаря тебе непознанное становится слишком уж реальным, можно сказать, переходит на бытовой уровень. И сверхъестественное перестает увлекать.

— Меня тоже не увлекает, — заверил я его.

К тому времени, когда мы с чифом Портером закончили разговор, Сторми собрала все обертки и контейнеры из-под еды и засунула их в один пакет. Покидая автостоянку «Мексиканской розы», мы бросили его в мусорный контейнер, который стоял на выезде.

— Давай сначала заедем ко мне, чтобы я могла взять пистолет, — предложила она, когда, выехав со стоянки, я повернул налево.

— Пистолет ты можешь держать только в доме. У тебя нет лицензии на ношение пистолета вне его стен.

— У меня нет лицензии и на право дышать, но я тем не менее дышу.

— Никаких пистолетов, — отрезал я. — Покружим по городу и посмотрим, что из этого выйдет.

— Почему ты боишься оружия?

— Слишком уж оно грохочет.

— И почему ты всегда уходишь от ответа на этот вопрос?

— Я не всегда ухожу от ответа.

— Почему ты боишься оружия? — настаивала она.

— Возможно, в прошлой жизни меня застрелили.

— Ты не веришь в реинкарнацию.

— Я не верю и в налоги, однако плачу их.

— Почему ты боишься оружия?

— Может, потому, что мне приснился вещий сон, в котором меня застрелили.

— Тебе приснился вещий сон, в котором тебя застрелили?

— Нет.

Она не знала жалости:

— Почему ты боишься оружия?

Я могу быть глупцом. Вот и теперь пожалел о своих словах, едва они сорвались с губ:

— Почему ты боишься секса?

С внезапно обледеневшего и далекого насеста, в который вдруг превратилось пассажирское сиденье, она одарила меня долгим, суровым, пробирающим до костей взглядом.

На мгновение я попытался прикинуться, будто не понимаю, как больно ударил ее мой вопрос. Сосредоточился на дороге, изображая из себя дисциплинированного водителя, который ни на что не отвлекается.

Но притворство не относится к числу моих сильных сторон. В конце концов я посмотрел на нее, на душе аж кошки скребли, и сказал:

— Извини.

— Я не боюсь секса.

— Знаю. Извини. Я — идиот.

— Я просто хочу быть уверена…

Я попытался закрыть ей рот рукой. Не получилось.

— Я просто хочу быть уверена, что ты влюблен в меня не столько из-за этого, как по другим причинам.

— Так и есть, — заверил я ее, чувствуя себя злым карликом. — По тысяче причин. Ты знаешь.

— Когда у нас это случится, я хочу, чтобы все было как положено, чисто и прекрасно.

— Я тоже. Так и будет, Сторми. Когда придет время. А времени у нас предостаточно.

Остановившись на красный свет, я протянул ей руку. Мне полегчало, когда она коснулась ее своей, сердце забилось сильнее, когда сжала.

Красный свет сменился зеленым. Теперь я ехал, держа руль только одной рукой.

— Извини, Одди, — какое-то время спустя она нарушила затянувшееся молчание нежным голоском. — Это моя вина.

— Никакой твоей вины нет. Я — идиот.

— Я загнала тебя в угол вопросом о том, почему ты боишься оружия, а когда надавила слишком сильно, ты дал мне сдачи.

Она говорила чистую правду, но от этой правды чувство вины за содеянное ничуть не уменьшилось.

Через шесть месяцев после смерти отца и матери, когда Сторми было семь с половиной лет и она носила фамилию Брозуэн, ее удочерила бездетная, хорошо обеспеченная пара с Беверли-Хиллз. Они жили в большом поместье. Будущее рисовалось в самом радужном свете.

Но как-то ночью, на второй неделе жизни в новой семье, приемный отец зашел в ее комнату и разбудил ее. Вывалил перед ней свое хозяйство и принялся лапать ее, пугая и унижая.

Она все еще переживала смерть родителей, всего боялась, чувствовала себя одинокой и покинутой, многого не понимала, стыдилась того, что происходит, в общем, три месяца терпела приставания этого извращенца. Но наконец рассказала обо всем социальному работнику, женщине, которая периодически навещала ее по поручению агентства, обеспечивающего права приемных детей.