Михаил Зайцев - Час ворона

На дворе самое начало августа. Пройдет несколько теплых дней, и погода испортится. Очередное лето превратится в воспоминания. Лето смерти Стаса Лунева. Да, я умер несколько часов назад. Умелые пальцы китайца возродили к новой жизни, по сути, совершенно другого человека, крещенного кровью старых друзей Ворона-хищника с белым оперением. Белый цвет на Востоке – цвет траура. Таким, как позавчера, я уже никогда не буду.

Ворон – птица-падальщик. Ворона не воротит от запаха гнили. Памятуя старичка-сердечника в потрепанных «Жигулях», я поостерегусь впредь общаться с обычными, нормальными людьми. Скоро, очень скоро с головой окунусь в дерьмо, где обитают существа, которым и в глаз клюнуть не грех. Жестокость порождает жестокость. Вот такая отныне у меня философия!

Слева, за редкими деревьями, промелькнула железнодорожная платформа. Шоссе вильнуло, и серая асфальтированная лента далее пролегла параллельно блестящим рельсам железной дороги. Я сбросил скорость, ища, где бы остановиться. Ура! Я правильно сориентировался! Предугадал – если ехать в сторону Москвы на автомобиле, то, чтобы добраться до железной дороги, необходимо сделать огромный крюк. А если свернуть в противоположную сторону от столицы – шоссе непременно приведет (или привезет?) к стальной электромагистрали.

Слева рельсы, справа лес, сосенки да березки. Ага! Вот отличная полянка. Сворачиваю, глушу мотор.

Мотор замолк, и сразу послышалось пение птиц. Надо же! А говорят, лесные пернатые перестают петь в середине июля. Диссонансом в чириканье птах небесных прозвучала очередная электронная трель мобильного телефона. Теперь можно и ответить.

– Слушаю. – Я вышел на связь, радуясь собственному спокойствию и уверенности. Трубку взял левой рукой. В правой пистолет.

– С тебя живого шкуру спустят, запомни! – заорала трубка голосом сумасшедшего со шрамом. – Где моя жена?! Что ты с ней сделал?!!

– Пока ничего, но ты подал хорошую идею. Содрать загорелую кожу с симпатичного личика Любочки – это эффектно. Какие еще будут предложения и пожелания?

Трубка замысловато выругалась, и на другом конце беспроволочного переговорного устройства растерянно замолчали.

– Эй! Алло-о! Урод, ты чего заткнулся?

– Что вы хотите, Станислав Сергеевич? – спросил телефонный собеседник бесцветным голосом.

– Я хочу, чтобы ты перестал постоянно названивать. Беспрерывные телефонные звонки меня раздражают, я становлюсь злым, а сорвать злость не на ком, разве что на твоей жене. Усек?

– Сколько? Скажите, сколько вы хотите? Хотите «лимон» в баксах?

– «Лимон» – это ничего. Это солидно. Но мало.

– Полтора. Больше не потяну.

– О'кей. В мелких купюрах, наликом. Как соберешь, позвони. А пока оставь телефон в покое. Договорились?

– Понадобится время.

– Я никуда не спешу. Мне хорошо с Любочкой. Красивая баба и полностью в моем распоряжении. О чем еще мечтать?

– Если с ней что-нибудь случится, я тебя... – Он замолчал.

– Ну? Чего ж ты не договариваешь? Что ты со мной сделаешь, если... Если... Тебе нравился клип про Монику Левински? Что ты мне сделаешь, если я дам Любочке за щеку, как Билл Монике? Я похож окрасом на шалунишку Билла, а Любочка много симпатичнее толстушки Левински, так что...

Телефонная трубка взорвалась такими яростными ругательствами, клянусь, ничего подобного никогда не слышал! Его ругань стала для меня сладкой музыкой. Я балдел, кайфовал, блаженствовал. Правосудие – говно! Чикатило нужно было отдать в полное распоряжение родственникам его жертв. Вот это было бы правосудием! Пуля для садиста – подарок. И тех, кто ратует за отмену смертной казни, я бы тоже оставил на часок в уединении с родственниками и друзьями жертв безумных преступлений. На арабском Востоке ворам до сих пор отрубают руку, и воровства там практически нет. Вот это закон! Вот это я понимаю!

– Эй, ты, уродина со шрамом! Заткнись, а? Усладил мой слух, и хватит. Хорошенького понемножку. На-ка, лучше поговори с супругой. – Я толкнул Любовь Игнатьевну в сгорбленную спину. – Люба, попроси мужа поспешить со сбором денег. Можешь выпрямиться, небось спинка-то затекла? Вот, возьми трубку, побеседуй. Только по-быстрому, пока я добрый.

– Алло! Алло! – Любовь Игнатьевна поспешила выполнить команду «отомри», схватилась обеими руками за трубку и, чуть не плача, заголосила: – Умоляю тебя – собери скорее валюту. Ты знаешь, у кого здесь, в Москве, можно занять такую сумму. Пообещай вернуть через неделю под десять процентов. Тяжело, но мы поднимем. Поспеши, прошу тебя...

– Хорош! – Я отобрал у нее телефон. – Алло-о, урод?

– Да...

– Значит, как договорились – звонишь, собрав баксы. И не пытайся нас искать, понятно?

– Понятно.

– Тогда отбой! Крепко целую!

Закончив разговор, я сладко потянулся, зевнул и повернулся к женщине на сиденье рядом.

– Ну что, Любочка... – Я плотоядно улыбнулся. – Раздевайтесь.

– Что?! – Она округлила глаза, уставилась на меня, будто я попросил ее повеситься.

– Раздевайтесь, раздевайтесь! Ха-ха... – Я рассмеялся, почесал подбородок пистолетным стволом. – Неужели вам не хочется попробовать, какова на вкус первая любовь?

– Стас, вы...

Я заставил ее замолчать, уткнув пистолетный ствол в женскую щеку, всю в подтеках от туши.

– Снимай блузку и бюстгальтер, живо! А то осерчаю и сломаю шею, как тот китаец Захару.

Красивые глаза Любочки остекленели. Губы дернулись и сурово сжались. Дрожащими руками женщина расстегнула пуговицы на блузке. Путаясь в рукавах, стащила с себя тонкую материю. Торопливо согнула руки в локтях, повозилась с крючками-застежками бюстгальтера, обнажила грудь.

Грудь у нее была хороша, черт побери! Бледно-розовые большие соски. Манящая белизна не тронутой загаром бархатной кожи. Упруго-округлая, почти идеальная форма.

Любовь Игнатьевна взялась руками за поясок шортов.

– О, нет! Шорты снимать не нужно. Поднатужьтесь, пожалуйста, Любочка, и оторвите рукава блузки.

Ее глаза удивленно спросили «зачем?». А руки между тем разорвали дорогую ткань.

– Очень хорошо. Оторванные рукавчики, будьте любезны, отдайте мне. Ротик откройте... Нет! Нагибаться не нужно. Насчет Билла и Моники я пошутил.

Она открыла рот, и я, соорудив из одного рукава кляп, заставил Любовь Игнатьевну закусить его зубами. Другим рукавом обмотал нижнюю часть женского лица, фиксируя кляп во рту, и стянул импровизированный намордник узлом у нее на затылке.

– Повернитесь ко мне попкой, Люба. Руки за спину... Вот так...

Бюстгальтером я связал ее запястья за спиной.

– Вылезайте-ка из машины, Любочка, пока на шоссе штиль и затишье.

Нагнувшись, прижавшись телом к обнаженному телу женщины, я открыл дверцу с ее стороны. Любовь Игнатьевна, вроде бы невзначай, прижалась голой грудью к моей руке. Вот и пойми их, баб? Больше смерти боялась моей извращенной похоти и, нате вам, трется грудями. Что это? Обида отвергнутой самки? Или в последний момент Любочка решила, что совсем не помешает заняться со мною сексом? Соблазнить, а после обмануть... Черт ее знает.