Джош Бейзел - Бей в точку

Я велю своим студентам связаться по пейджеру с отделением патологии. Выдернуть этих типов из их мерзких катакомб, уставленных колбами с человеческими органами, как в квартире какого-нибудь серийного убийцы из очередного сериала, не так-то просто. Но Эссману без биопсии не обойтись. Они должны также выйти на связь с инфекционным отделением, ибо велика вероятность того, что ни от первого, ни от второго мы ничего не добьемся.

Как только они скрываются из виду, я набираю в Гугле врача Скилланте, Джона Френдли, доктора медицины, чтобы лучше понять, во что я влип.

Однако ответ на удивление позитивный. Всем страдающим от ожирения знаменитостям, которых я знаю, помог не кто-нибудь, а доктор Френдли, утянув или ушив им желудок. «Нью-Йорк таймс» — а им ли не знать, ведь это главный разносчик заразы в любой приемной — называет его в числе пяти лучших хирургов-гастроинтестерологов нашего города. Френдли даже выпустил книжку, которая неплохо продается через интернет-магазин «Amazon». «Игольное ушко, или Что нужно желудочно-кишечному тракту после хирургического вмешательства».

Я продолжаю поиск и нахожу фотографию, подтверждающую, что речь действительно идет о человеке, с которым я познакомился этим утром, а то такой нынче выдался день, что всего можно ожидать. Попутно мне попадаются новые статьи во здравие. Оказывается, Френдли недавно сделал колостомию этому типу, сыгравшему папашу в фильме «Виртуальный папа». А он, надо так понимать, сказал: «Как же мне, блин, полегчало!»

А насколько полегчает Скилланте? Повысит ли Френдли его шансы пережить операцию? И если да, то каковы тогда мои шансы на то, что он сдержит свое слово и не выдаст меня с потрохами?

На пейджер приходит сообщение из палаты, где нет моих пациентов. Вероятно, это новая больная, о которой мне говорил Акфаль три часа назад. И тут до меня доходит: это же та самая палата, где лежит девушка с остеосаркомой. Я вскакиваю и бросаюсь к пожарной лестнице.

Первое, на что я обращаю внимание при виде девушки: хоть она и красива, но глаза у нее совсем не такие, как у моей Магдалины. Я разочарован, но еще больше смущен по этой причине.

— Что случилось? — спрашиваю.

— В каком смысле?

— Я получил сигнал на пейджер.

Перестав обкусывать ноготь на большом пальце, она показывает в другой конец палаты.

— Наверно, это новенькая.

Ага. Появилась ширма, и из-за нее доносятся голоса. Похлопав девушку по здоровой ноге, я предупредительно стучу по стенке и прохожу за ширму.

Три медсестры обустраивают больную на новом месте. Тоже совсем молоденькая, хотя точный возраст назвать сложно, поскольку голова ее обрита и забинтована, а левая лобная часть отсутствует. На ее месте — провал под бинтом.

Больная смотрит на меня своими небесно-голубыми глазами.

— Кто это? — спрашиваю.

— Новая пациентка, доктор Браун, — отвечает старшая медсестра. — Ее перевели из нейрохирургии.

— Добрый день, — обращаюсь к больной. — Меня зовут доктор Браун.

— Аи а ли ли ли, — звучит в ответ.

Удивляться тут нечему. У всех правшей, да и у многих левшей, передняя левая лобная часть отвечает за то, какой ты есть. Или был. Марля, прикрывающая зияющую дыру, колышется при попытке что-то сказать.

— Отдыхайте, — говорю я больной, — а я пойду взгляну на вашу медицинскую карту.

Я смываюсь, прежде чем она успевает мне что-то сказать. Или отреагировать каким-то иным способом.

Медицинская карта не тратит лишних слов: краниектомия по поводу септического менингитного абсцесса/язычный абсцесс/факультативная косметическая операция + лапаротомия с пересадкой калвариума.

Говоря по-простому, девушка сделала пирсинг языка и занесла инфекцию, которая попала в мозг.

В результате ей удалили фрагмент костей черепа и пересадили на время в брюшину, пока врачи не удостоверятся, что с инфекцией покончено.

Я бы не стал называть пирсинг языка «косметической операцией», ибо к ней прибегают вовсе не для того, чтобы лучше выглядеть. Отчаянно пытаясь привлечь к себе внимание, девушки идут на членовредительство, чтобы дать вам понять, какой классный они сделают вам минет.

До чего паршивое настроение.

Чтобы окончательно погрузиться в веселую атмосферу, царящую в палате 8 o 8 W, я заглядываю в медицинскую карту барышни с остеосаркомой.

Сплошные непонятки: «атипичное» то и это, «велика вероятность» одного и другого. Правое колено то кровоточит, то нет. И через пару часов ей отхватят ногу до бедра.

В какие только передряги не попадает человек.

Пока я, как автомат, оформляю бумаги новенькой, мой пейджер подает голос. Это из палаты Дюка Мосби и Эссмана.

Кстати, о политике нашего заведения. Мы с Акфалем обязаны принимать до тридцати больных в неделю. Сколько мы их здесь продержим, это уже зависит от нас. Естественно, никто не заинтересован в том, чтобы держать их дольше, чем нужно, но, с другой стороны, если они снова попадут к нам по неотложке в течение сорока восьми часов после выписки, мы обязаны их лечить. Если же прошло хотя бы на час больше, это уже считается как первый визит, и пятеро из шести в результате оказываются в другой больнице.

Искусство состоит в том, чтобы определить момент, когда здоровье позволит пациенту продержаться на воле сорок девять часов, и выкинуть его из больницы. Звучит грубо — так оно и есть, — но если мы с Акфалем дадим слабину, нашу работу можно будет сворачивать.

Грань обозначена. Ее давно определили страховые агенты, знающие, что после определенной черты давить на нас, что называется, себе дороже — назовем это точкой отсчета сорока девяти часов, — и они умело подлавливают нас у этой черты. В промежутках между приемом новых больных и выпиской старых — а это жуткая бумажная волокита — мы кое-как справляемся с теми, кто находится в нашем распоряжении.

А это значит, что повторные освидетельствования больных вроде Эссмана или Дюка Мосби являются бесполезной тратой времени. Нашего внимания заслуживают только те, кому требуется экстренная помощь.

А это напрямую связано с внешними угрозами. Вот почему я взбегаю по пожарной лестнице и устремляюсь в больничную палату.

Кого здесь только нет! Врач-ординатор с недавней летучки, Джин Джин, четверо студентов-медиков и главный врач-резидент. А еще двое незнакомых мне врачей-резидентов мужеского полу. Один из них, зловещий красавец с диким взглядом, вооружен огромным шприцем. В глазах второго, похожего на птицу, сквозит раздражение.

— Ни в коем случае, — обращается главный врач-резидент к красавцу со шприцем. — Я против, доктор. — Она стоит между ним и больничной койкой.

Я здороваюсь со всеми и вытягиваю кулак для ритуального приветствия, но Эссман в ответ лишь тупо на меня смотрит.