Юрий Яровой - Особый случай

Тот наконец проснулся, попытался вскочить, но ему мешали они обе – и девушка и Людмила. И тогда он быстрым, почти боксерским ударом «от плеча», отшвырнул бортпроводницу от девушки, глаза которой чернели и ширились от страха.

Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не вмешался майор с третьего «в».

– Сядь! – приказал он моряку с такой яростью в голосе, что тот окаменел. – Что делать? – быстро спросил майор Людмилу, та кивнула на кухню – «Туда!», а майор приказал солдату, стоявшему в нерешительности тут же, в проходе: – Вытаскивай!

Поняв, что пришла помощь, Людмила пропустила на свое место солдата. Тот сгреб девушку под мышки, одним рывком, прямо через моряка, вытащил ее из кресла…

В кухне девушка опустилась на пол, закрыв лицо руками. К ней бросилась Таня, но Людмила, выталкивая из кухни солдата, другой рукой успела удержать и ее:

– Валерьянки, быстро!

Перебудили они, конечно, всех, но пока пассажиры, очевидно, на расслышавшие, что кричала девушка, смотрели не в иллюминаторы, а на моряка, солдата и майора; смотрели, не понимая, что произошло.

Девушка, лежавшая на полу, опять зашлась в крике, и Людмила нагнулась, пытаясь оторвать ее руки от лица.

– Да помоги же! – крикнула она Тане, которая в полной растерянности стояла посреди кухня со стаканчиком и флаконом валерьянки в руках. На помощь Людмиле неожиданно пришел Веселый.

Девушка захлебнулась, дернула головой и закатила глаза: валерьянку Татьяна водой развести не успела.

– Готова, – сказал Петр Панфилович. – В обморок хлопнулась.

– Воды! – крикнула Людмила.

Теперь Татьяна, уже пришедшая в себя, не суетилась, а делала все быстро и точно. Нагнулась, достала из ящика бутылку.

– Где открывалка?

– О господи… – простонала Людмила. – Ищи! И опять выручил Веселый.

– Дай-ка мне! – выхватил он бутылку из рук Татьяны и быстро, почти неуловимым движением, сдернул пробку, зацепив ее за край буфета…

– Стакан! – крикнула Людмила, но Веселый отмахнулся:

– Давай так – из бутылки верней!

Теперь Людмила могла подняться. Она пристроила голову девушки в угол между буфетом и контейнером, поднялась, одернула жакет и только тут заметила, что рука у нее в крови. «Укусила… Вот стерва! – с ненавистью глянула она на бледное, без кровники и залитое нарзаном лицо. – Вымыть надо…»

Но мыть руку – это идти в туалет. А идти через весь салон… А там какой-то подозрительный шум…

Людмила обмотала руку салфеткой, вытащила из углубления в стене телефонную трубку, нажала кнопку…

– Командир! Включите посадочное табло!

– А что, мать, пассажиры?

– Да, немного. Включите, мы их заставим привязаться ремнями.

– Понял, мать. Включаю.

Теперь, когда в салонах горело табло «Не курить! Пристегнуть ремни!», можно было и командовать.

– Посмотри за ней, – кивнула Людмила на девушку, все еще не открывавшую глаз. Потом передумала и попросила присмотреть за девушкой Веселого, а Татьяне приказала: – Во второй салон! Всем пристегнуться, идем на снижение – меняем эшелон. Живо!

– Так объявить… – потянулась Таня к микрофону.

– Не буди. Объясни тем, кто не спит…

Это показалось Тане странным, но задавать вопросы она не стала. Людмила занялась первым салоном.

Майор с солдатом уже успели моряка усадить на место, и проход был свободен. Людмила здоровой рукой поправила сбившиеся волосы, провела ладонью по бровям и щекам – все вроде в порядке, и вошла в салон решительная и непреклонная.

В салоне не спал уже никто – все с ее появлением немедленно повернулись к ней.

– Идем на снижение, меняем эшелон. Прошу пристегнуться.

«Кажется, все в порядке, – окинула она взглядом салон. – Можно и помыться», – вспомнила она про укушенную руку, которая тотчас отозвалась ноющей болью. Прошла вперед, к пилотской кабине, и толкнула дверь в туалет.

Из туалета она вышла через полминуты и увидела, что над вторым рядом горит зеленый вызов.

– Что с вами? – наклонилась она к женщине, державшей на коленях ребенка. – Опять температурит?

– Да, – сказала женщина. – Может, у вас найдется что-нибудь жаропонижающее – у нас кончилось, а в Иркутске мы не выходили.

00 час. 19 мин.

Москва, Центральная диспетчерская Аэрофлота

В ноль девятнадцать диспетчер аэропорта Домодедово доложил:

– ЦДС, первый! 75610 вошел в зону, приступает к испытаниям.

– Главный конструктор и шеф-пилот к каналу связи с самолетом подключены?

– Все сделано – прямая связь.

– Хорошо, о результатах испытаний доложите не медленно.

Теперь – ждать…

Павлов глянул на «московские»: 00.20. «Опять пропустил доклад министру. Но что ему можно доложить? Что самолет в воздухе? Теперь уже два в воздухе: один „висит“ над Сибирью, а второй… Да, сейчас они двигатель уже выключили и залили. Сколько им главный конструктор прикажет выждать? Сразу, конечно запуск не разрешит – жидкость хоть немного, но должна испариться. Да двигатель должен остыть… Значит в воздухе уже два… Риск? Но кто может подсчитать, где больший риск: тянуть еще полчаса самолет на двух моторах или все же запустить хотя бы один? Хотя бы второй, картина пожара в нем более чем странная… Нет, просто у главного не хватает духу взять на себя ответственность… И все же: если у них за эти полчаса, не дай бог, что-нибудь случится – кто будет отвечать? Главный? Нет, его даже упрекнуть будет не за что. А вот ты, руководитель полетов ЦДС, наделенный всеми правами и полномочиями, прежде всего правом решать, уйти от ответственности не сможешь в любом случае. Одинаковый с тебя спрос: и почему согласился на оттяжку запуска до завершения эксперимента, и почему дал команду на запуск двигателя, который… загорелся. Как они, черт бы их побрал, проморгали виброперегрузки? Насколько бы проще все было, если бы знать точно – был пожар или померещился… Но, с другой стороны, когда такая обстановка, тут не только виброперегрузки можно проморгать…»

Однако ко всему прочему было еще одно обстоятельство, которое удерживало его от решительных действий: как бы ни сложилась обстановка, он на борт терпящего бедствие самолета мог выдать только рекомендации. Но не приказ. Он мог, имел право отдать приказ любому работнику Аэрофлота, находящемуся сейчас при исполнении служебных обязанностей, если того требуют обстоятельства. И если этот работник на земле. А командиру аварийного самолета может приказать только сам командир. Сам себе.

Владимира Павловича не беспокоили. ЦДС продолжала работу: диспетчеры размышляли над графиками, связывались с нужными портами я службами, что-то уточняли, кого-то подгоняли… Об аварии над Сибирью в ЦДС знали всего шесть человек: трое в «восточном» секторе, и трое здесь, на командном пункте Аэрофлота. Остальные диспетчеры, наблюдая через звуконепроницаемые стекла за командным пунктом, могли лишь догадываться, что начальник смены, старший диспетчер и старший штурман заняты делом особой срочности. И не беспокоили.