Джейк Арнотт - Подснежник

– Что значит – «не будет меня»? Ты нашла другого мужчину?

– Господи, Ленни, как ты не понимаешь!

– Все в порядке, крошка, – сказал я примирительным тоном. – Обещаю, я не буду ревновать. Ведь у нас с тобой свободные отношения, разве не так?

– И это все, о чем ты в состоянии думать? По-твоему, женщины ни на что больше не годятся?

– Но ты сама сказала, что хочешь от меня отдохнуть!

– Индюк тоже думал! Нет, Ленни, я имела в виду политическую работу. Ты, наверное, думаешь, что политика – чисто мужское дело? Нет, это не так!

– Я этого не говорил.

– Не говорил, но думал. Впрочем, это не имеет значения. Я больше не собираюсь мириться с подобным отношением. Я решила создать женскую политическую группу. И уж к этой работе ты не будешь иметь никакого касательства.

В ответ я улыбнулся и сказал, что мне ее идея нравится. Карен упрекнула меня в снобизме и мужском шовинизме. Но на самом деле ее планы были мне очень не по душе. Я был рад, что Карен нашла себе какое-то занятие, но вместе с тем я чувствовал себя обескураженным. В самом деле, за что она так сильно на меня сердится?!

На следующем занятии с заключенными блока «Е» я подробно разобрал несколько основных социологических теорий. Я рассказывал о Максе Вебере, о протестантской трудовой этике и становлении капиталистического общества. Честно говоря, я не совсем хорошо представлял, на каком уровне мне следует подавать материал, но твердо решил избежать покровительственного сюсюканья. К лекциям я готовился так, словно моими студентами были самые обычные слушатели в школе дополнительных знаний. Разумеется, со временем часть группы отсеялась, но те, кто остался, оказались очень способными и неплохо подготовленными. Удивляться этому, однако, не приходилось – в конце концов, все они были специалистами по крайней мере в одной области криминологии.

Самым способным и активным участником всех дискуссий (хотя и не терпящим возражений, как я заметил немного ранее) оказался «главарь банды садистов» Гарри Старкс. Как он заявил мне, он твердо решил не поддаваться отупляющей рутине тюрьмы особо строгого режима и сохранить живость и остроту ума. Больше всего Гарри боялся, что длительное заключение превратит его в безмозглого зомби. «Большинство заключенных с опытом слишком увлекается физическими упражнениями, бодибилдингом и прочим, – говорил он. – Для них культуризм превращается в своего рода навязчивую идею. Мне иногда кажется, некоторые из них согласились бы просидеть лишний год, чтобы прибавить к объему бицепса еще на дюйм. К сожалению, они забывают тренировать самую главную мышцу, которая находится у них в черепушке!»

Прочие члены нашей группы были с ним согласны. Одной из главных опасностей длительного заключения была умственная деградация. И любое интеллектуальное напряжение могло служить противоядием от губительного воздействия однообразной, бедной впечатлениями атмосферы Субмарины. Я понимал, что это действительно так, но мне хотелось большего.

Я познакомил своих слушателей с Дюркгеймом и теорией аномии [53] Аномия – падение нравов в обществе, непринятие социальных стандартов и ценностей. – явления, идущего рука об руку с ростом индустриализации. Упомянул я и Чикагскую школу, много и подробно изучавшую особенности городской среды и социальную дезорганизацию общества в условиях мегаполиса. Все это, однако, было своего рода прологом к главному. Я жаждал подвести свою группу к восприятию теории девиантности. Только тогда я смог бы по-настоящему «вступиться за виноватых» или, вернее, дать им возможность защищать себя, вписав свои преступления в контекст политической борьбы. Для этого они должны были понять, что любые формы девиантного поведения являются своего рода вызовом узаконенному подавлению личности со стороны государственной машины.

Но как только я произнес слово «девиантный», произошло нечто, чего я не предвидел.

– Ты хочешь сказать, Ленни, что мы не преступники, а просто ненормальные? – спросил кто-то.

– Да, но только в том смысле, что ваше поведение отклоняется от общепринятой нормы, – сказал я.

– То есть в каком смысле – отклоняется? – резко спросил Гарри Старкс. – Что же мы, по-твоему, извращенцы?

Вся группа мгновенно преобразилась – казалось, эти люди едва сдерживают ярость. Я почувствовал, что дело может кончиться плохо.

– Ты имеешь в виду, мы – как педофилы какие-нибудь? – крикнул еще кто-то.

– Нет, что вы! – попытался я успокоить слушателей. – Я имел в виду вовсе не это.

Несколько мгновений я ждал, пока они немного успокоятся. Одновременно я лихорадочно обдумывал ситуацию.

– Постарайтесь понять, – продолжил я после небольшой паузы, – что все социальные группы создают не только свои особые правила поведения, но и механизмы, при посредстве которых эти правила могут действовать. Грубо говоря, группа решает, что является для нее нормой, а что – отклонением. Говард Беккер хорошо писал об этом в своих «Посторонних». Когда кто-то нарушает одно из действующих правил, вне закона оказывается не только само деяние, но и деятель, то есть тот, кто допустил нарушение. Вот что я имел в виду, когда говорил о девиантности, то есть об отклонениях от принятых в обществе стандартов.

Несколько мгновений они обдумывали услышанное. Кое-кто поглядывал в сторону Гарри, явно ожидая, чтобы он высказался первым. Наконец Гарри улыбнулся:

– Наша проблема не в том, что мы посторонние. Наша проблема в том, что мы находимся по эту, а не по ту сторону стены, – сказал он, кивая на глухие, каменные стены мастерской.

Эта шутка разрядила напряжение. Слушатели расхохотались.

– Не могу не согласиться, – сказал я, когда смех наконец затих. – На этом мы, пожалуй, на сегодня закончим. Если, разумеется, у вас нет никаких вопросов.

– Есть один вопрос, – подал голос кто-то из заднего ряда. – Почему ты такой грязнуля, Ленни?

– Что-что?

– Да, – сказал другой человек. – Ты наверняка зашибаешь у себя в университете хорошие бабки. Почему же ты одеваешься, как зачуханный бродяга?

Поразмыслив над этими неожиданными словами, я в конце концов понял, что для этих людей внешность означала очень много, если не все. Живя в атмосфере примитивной грубости и жестокости, они волей-неволей должны были следить за собой, чтобы подчеркнуть свое особое положение. Даже сейчас, когда на них были стандартные желто-коричневые тюремные робы, они пытались заботиться о своем внешнем виде. Это было необходимо им хотя бы для того, чтобы выглядеть хозяевами собственной судьбы. Эстетика хиппи, которой я отдавал предпочтение, не произвела на них впечатления. Здесь, в тюрьме, в ней не видно было ни бунта, ни протеста против социальных условностей. Моя одежда казалась просто неряшливой – вот и все.