Питер Джеймс - Умри завтра

Через десять дней добрые женщины – констебль и переводчица – провели Симону через ограждение в аэропорту Хитроу к самолету «Бритиш эруэйз». Она крепко прижимала к груди Гогу. Один полицейский обшарил в Уистон-Грэндж все мусорные баки, отыскал его и вернул.

– Ну, ты рада вернуться домой к Рождеству? – весело прощебетала констебль.

Переводчица повторила вопрос по-румынски.

Симона пожала плечами. Ей мало что известно про Рождество. В основном оно связано с толпящимися людьми, которые снуют по городу с деньгами в кошельках и бумажниках. Хорошее время для воровства. Она в полной растерянности. Ехала-ехала, кочевала из одного места в другое. Вот и теперь неизвестно, где находится. Больше тут быть не хочется. Хочется только снова увидеть Ромео.

Она уставилась в землю, не зная, что ответить. Вдобавок говорить еще больно. Ей объяснили, что это от вставленной в горло трубки и скоро пройдет.

Непонятно, зачем надо было вставлять эту трубку, зачем ее теперь отправляют обратно. Переводчица говорила, что плохие люди хотели убить ее, вынуть внутренности. Верить или нет? Может быть, это просто предлог для отправки назад в Румынию.

– Все будет хорошо! – посулила констебль, обняв ее в последний раз у подножия трапа. – Йен Тиллинг договорился, что тебя встретят и отвезут к нему в приют. Там ты теперь будешь жить.

– А Ромео придет? – спросила Симона.

– Ромео тебя ждет.

Она поднялась по ступенькам, не зная, верить или нет.

Две улыбающиеся стюардессы встретили ее наверху, проверили посадочный талон, проводили на место, помогли пристегнуться. Почти весь полет она мрачно смотрела в спинку переднего кресла, стискивая в руках паспорт, который должна предъявить по прибытии, а поднос с едой оставила нетронутым. Все время думала только о Ромео. Может, он ее встретит. Может, когда они увидятся, все снова будет хорошо.

Может, у них найдется новая мечта.

Рой Грейс всегда любил гулять под меловыми утесами к востоку от Роттингдина. В детстве прогулки с родителями были почти неизменным воскресным ритуалом, а в последнее время, хотя бы в свободные воскресенья, стали ритуалом для них с Клио.

Ему нравится драматическое ощущение, возникающее здесь, особенно в бурную погоду вроде сегодняшней, с порывистым ветром, высокими волнами, когда море накатывает на берег, швыряя пену и гальку в низкий каменный парапет. Драматичность усугубляют таблички с предупреждением об опасности камнепада и обрушения. Запахи тоже нравятся – соль, водоросли, время от времени вонь тухлой рыбы, которая мгновенно рассеивается. Нравятся грузовые суда и танкеры на горизонте, а чуть ближе яхты.

Сегодня последнее воскресенье перед Рождеством, надо бы чувствовать себя свободным и радостным рядом с любимой женщиной. Но душа так же беспокойна, как тяжелые, пенистые волны.

Оба тепло одеты, он держит Клио под руку. Ему вдруг подумалось, будут ли они по-прежнему совершать такие прогулки и через пятьдесят лет, когда станут сморщенными старичками.

Хамфри семенит на длинном поводке, гордо держа в зубах трофей – кусок топляка. К ним, громко тявкая, бросилась маленькая коричневая собачонка. Клио выдернула руку, наклонилась погладить собачку. Та нервно попятилась, Хамфри выронил деревяшку и грозно зарычал. Шикнув на него, Клио шагнула к собачке, та еще отступила. Клио с Грейсом рассмеялись. Потом собачку окликнул хозяин, и она умчалась.

– Ну, великий детектив, что чувствуешь? – спросила Клио, вновь просовывая руку Грейсу под локоть.

– Не знаю, – честно ответил он, наблюдая за Хамфри, старавшимся снова ухватить деревяшку.

– Расскажи.

– Кажется, герцог Веллингтон говорил, что хуже проигранной битвы только выигранная…

Клио кивнула.

– Вот что я чувствую.

– Я не совсем понимаю, – сказала она, – как могло случиться, что все эти медики так долго продержались, ведь ни один из них рта не раскрыл.

– В Румынии хирург зарабатывает триста евро в месяц. Младший медперсонал еще меньше. Вот как. В Уистон-Грэндж сколачивали состояния и были чертовски довольны.

– И не мозолили глаза, затаившись в сельской местности.

– Большинство из них не говорили по-английски. Поэтому никаких пересудов с местными. Очень ловко придумано. Привозят, дают заработать, увозят. Для членов Евросоюза никаких ограничений на работу, никаких вопросов.

– А сэр Роджер Сириус?

– Деньги. Вдобавок у него свои моральные оправдания.

Какое-то время они шли молча.

– Скажи вот что, Грейс. Если бы эта девочка, Кейтлин… была нашим ребенком… что бы ты сделал? – Клио похлопала себя по животу. – Если бы такое случилось с нашим малышом?

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы у тебя в подобных обстоятельствах был единственный выбор – купить печень ради спасения собственного ребенка, как бы ты поступил?

Грейс пожал плечами:

– Я полицейский. Обязан охранять закон.

– Это меня в тебе иногда и пугает.

– Пугает?

– Вот именно. Я, наверно, приму пулю в грудь, спасая своего ребенка. Смогу убить ради него. Разве не так должны делать родители?

– По-твоему, я поступил неправильно?

– Нет, пожалуй. Но я могу понять мать.

Грейс кивнул:

– В одной философской книжке, которую ты мне давала, я прочитал высказывание Аристотеля. У богов нет кары тяжелее страданий матери, пережившей своего ребенка.

– Вот именно. Как считаешь, что сейчас испытывает та женщина?

– Но разве румынская уличная девчонка дешевле брайтонской девочки из среднего класса? Клио, милая, я не Бог и не разыгрываю из себя Бога. Я коп.

– И тебе никогда не приходит в голову, что порой ты слишком уж коп?

– То есть?

– Охраняешь закон любой ценой. Прячешься за этой формулой. Узкий полицейский взгляд на мир не мешает тебе взглянуть дальше?

– Мы спасли жизнь румынской девочки. Для меня это много значит.

– Как бы «дело сделано, идем дальше»?

Грейс тряхнул головой:

– Никогда. Я так не работаю и не думаю.

Клио крепче прижалась к нему:

– В сущности, ты хороший человек, правда?

Грейс грустно улыбнулся:

– В дерьмовом мире.

Клио остановилась и пристально на него посмотрела. Лицо ее озарила та самая улыбка, за которую он готов был умереть.

– Ты немножечко очищаешь его от дерьма.

– Хотелось бы.

Линн стояла в комнате Кейтлин, куда никто не входил почти два с половиной года. Теперь среди оставленного дочерью хаоса высится гора картонных коробок транспортной фирмы.

Что оставить, что выбросить ко всем чертям? В крошечной квартирке, куда она перебирается, мало места.

Обливаясь слезами, Линн смотрела на невообразимую кучу одежды, мягких игрушек, компакт-дисков, обуви, коробочек с косметикой, розовый стул, мобиль с голубыми стеклянными бабочками, магазинные пакеты, мишень для дротиков, с которой свисает фиолетовый удав.