Дэниел Силва - Убийство в Вене

– Ничего удивительного, что Круц так старался выставить тебя из Австрии, – сказал Шамрон. – Ячейки исламских борцов? – Он прыснул ироническим смехом. – Да, все очень аккуратно проделано. Правительство принимает на себя ответственность и кладет дело под сукно, квалифицируя его как террористический акт, совершенный на австрийской почве. В таком случае след не ведет к австрийцам – к Фогелю и Метцлеру, особенно когда выборы на носу.

Габриель покачал головой.

– А как же быть с документами из Государственного архива? Судя по ним, Людвиг Фогель абсолютно чист.

– Тогда почему же он подложил бомбу в контору Эли и убил Макса Клайна?

– Мы же не знаем, он ли это совершил.

– Верно, но факты, безусловно, указывают на такую возможность. Мы вряд ли смогли бы доказать это в суде, но это купили бы многие газеты.

– Вы предлагаете устроить утечку?

– У меня есть друзья в лондонской прессе.

– Это плохая мысль, – сказал Габриель. – Вы помните Вальдхайма и разоблачения его нацистского прошлого? Это было отметено как иностранная пропаганда и вмешательство во внутренние дела Австрии. Обычные австрийцы сомкнули ряды вокруг него, как и австрийские власти. Кроме того, эта история подняла уровень антисемитизма в стране. Утечка, Ари, это очень плохая мысль.

– Как же ты предлагаешь нам поступать?

– Макс Клайн был убежден, что Людвиг Фогель был эсэсовцем, совершавшим преступления в Аушвице. Судя по документам Государственного архива, Людвиг Фогель был слишком молод, чтобы быть тем человеком, к тому же он служил в вермахте, а не был в СС. Но предположим – дискуссии ради, – что Макс Клайн был прав.

– Тогда, значит, под именем Людвига Фогеля кто-то другой.

– Совершенно верно, – сказал Габриель. – Следовательно, давайте выясним, кто же он на самом деле.

– И как ты намерен за это взяться?

– Не уверен, – сказал Габриель, – но этот конверт с добром из Вены, попади он в нужные руки, может оказаться весьма ценной находкой.

Шамрон помолчал.

– В «Яд Вашеме» есть человек, с которым тебе следует встретиться. Он сможет тебе помочь. Утром я первым делом назначу тебе с ним встречу.

– И еще одно, Ари. Нам нужно вывезти Эли из Вены, как только он будет транспортабелен.

– Именно об этом я тоже думал. – Шамрон снял телефон с консоли и нажал на кнопку срочного соединения. – Это Шамрон. Мне необходимо переговорить с премьер-министром.

В западной части Иерусалима на верху холма находится «Яд Вашем» – официальный израильский мемориал, сооруженный в память о шести миллионах, погибших в холокосте. «Яд Вашем» является также самым крупным в мире центром исследований и документации, связанных с холокостом. В его библиотеке хранится свыше 100 тысяч томов – самое крупное в мире и полное собрание литературы по холокосту. В его архивах находится свыше 58 миллионов страниц оригинальных документов, в том числе тысячи личных свидетельств, написанных, продиктованных или зафиксированных на видеопленке оставшимися в живых после холокоста людьми, находящимися в Израиле и разбросанными по всему миру.

Мордехай Ривлин ожидал Габриеля. Толстенький бородатый ученый, говоривший на иврите с ярко выраженным бруклинским акцентом, Ривлин занимался не жертвами холокоста, а теми, кто сделал их жертвами, – немцами, обслуживавшими нацистскую машину смерти, и тысячами их пособников негерманского происхождения, которые добровольно и охотно принимали участие в величайшем в истории массовом истреблении людей. Ривлин работал платным консультантом Бюро специальных расследований министерства юстиции США, подбирая документальные доказательства вины обвиняемых нацистских военных преступников и ведя в Израиле поиски живых свидетелей. Когда Ривлин не сидел в архивах «Яд Вашема», его обычно можно было найти среди оставшихся в живых, где он выискивал тех, кто помнил.

Они с Габриелем побеседовали за кофе в столовой Центра. Версия событий, изложенных Габриелем, была тщательно сокращена, но так, чтобы ничего важного не было упущено при переводе. Габриель показал Ривлину все, что он сумел собрать в Австрии: папку из Государственного архива, фотографию, часы и кольцо. Когда Габриель обратил внимание Ривлина на надпись на внутренней стороне кольца, тот прочел ее и быстро поднял глаза на Габриеля.

– Поразительно, – шепотом произнес он.

– То есть?

– Мне надо подобрать кое-какие документы из архива. – Ривлин поднялся со стула. – Это займет некоторое время.

– Как долго?

Архивариус пожал плечами.

– Час, может быть, немного меньше. Вы когда-нибудь бывали в мемориале?

– Только когда учился в школе.

– Пойдите прогуляйтесь. – Ривлин похлопал Габриеля по плечу. – И возвращайтесь через час.

Произнеся это, он повернулся и исчез в хранилище.

Габриель прошел по узкому пешеходному мостику и двинулся дальше в прохладной тени сосен. Постоял немного возле Канделябры, затем медленно пошел по проспекту Праведных народов, названному так в благодарность тем, кто помогал евреям. В Зале Памяти он постоял перед вечным огнем, который горел среди черных базальтовых стен, на которых были выгравированы самые кошмарные названия в истории: Треблинка, Собибор, Майданек, Берген-Бельзен, Челмно, Аушвиц…

Рядом, в Зале Жертв, он побродил среди бесконечного множества ящиков, набитых свидетельствами о судьбе того или иного мученика: фамилия, место и дата рождения, имя родителей, местожительство, профессия, место смерти. С помощью гида Габриель нашел ящик со свидетельствами о его деде и бабушке – Викторе и Саре Франкель. Два листа бумаги были единственными им памятниками. Внизу каждой страницы стояло имя того, кто сообщил сведения о них: Айрин Аллон, мать Габриеля.

Он дал несколько шекелей гиду и получил распечатку каждого документа. Положил их в карман пальто и направился в соседнее здание – музей искусства «Яд Вашема», где хранилось самое крупное в мире собрание искусства холокоста. Он бродил по галереям, не в силах представить себе силу человеческого духа, какая требовалась, чтобы создавать произведения искусства в условиях голода, рабства и невероятной жестокости. И его собственная работа внезапно показалась пустячной и полностью лишенной смысла. Какое значение имеют умершие святые в музеях, какими являются церкви? Марио Дельвеккио, самоуверенный, самовлюбленный Марио Дельвеккио, казался совершенно ненужным.

В последней комнате были выставлены работы детей. Одна картина буквально вызвала у него удушье – сделанный углем набросок ребенка-гермафродита, съежившегося перед гигантской фигурой офицера СС.

Габриель взглянул на свои часы. Прошел час. Он покинул музей искусства и поспешил в архив, чтобы узнать результаты поисков Мордехая Ривлина.