Дэвид Лисс - Этичный убийца

– Отлично, Лемюэл. А теперь положи пистолет на стол.

Я положил.

– Слушай, что я тебе скажу. Теперь отпечатки твоих пальцев остались на орудии убийства. Для тебя это плохо, для меня – хорошо. Но давай договоримся сразу: ты уходишь и забываешь о том, что видел, и никто никогда не найдет этот пистолет. Никто не узнает, что ты здесь был, и тогда не будет проблем ни у тебя, ни у меня. Я не собираюсь тебя подставлять. Просто я хочу быть уверен, что ты никому не проболтаешься. Так-то вот, Лемюэл Алтик. Если ты вдруг решишь пойти в полицию, они получат на тебя анонимку. В ней будет сказано, где спрятан пистолет, который выведет полицию на убийцу, то есть на тебя. С другой стороны, если ты поймешь, что на кону очень серьезные вещи, о которых ты даже не догадываешься, и, соответственно, будешь держать рот на замке, полиция никогда не выйдет на тебя по этому делу. А если тебя беспокоят соображения морали, подумай о том, что я предлагаю тебе вполне справедливую сделку. Поверь мне, это были очень, очень плохие люди, и они это заслужили. Ну что, по рукам?

Я медленно кивнул, и тут мне впервые пришло в голову, что, возможно, этот убийца – гей. В нем не было ничего женоподобного и вообще ничего такого, но во всей его фигуре, в его жестах, в интонациях чувствовался скрытый смысл, будто он во все вкладывает дополнительное значение. Но какой-то тихий голос шепнул, что для меня не важно, гей он или нет, – какая, в конце концов, разница, любит ли он кувыркаться в позе «69» с похотливыми обезьянами? Меня должен волновать только один вопрос: выживу я или нет? А теперь вот возникла еще одна задачка: не собирается ли он отпустить меня только для того, чтобы потом подставить?

Я поднял глаза и увидел, что он качает головой:

– Мне и вправду очень жаль, что ты во все это вляпался. Не пойму, как случилось, что такой славный парень, как ты, торгует энциклопедиями? Почему ты не учишься?

Я с трудом сглотнул:

– Я коплю деньги. Я поступил в университет, но мне нечем платить. Так что с учебой пришлось пока подождать.

Вдруг он ткнул в меня пальцем:

– Твоя любимая пьеса Шекспира – отвечай, быстро!

Я не поверил своим ушам.

– Не знаю. Наверное, «Двенадцатая ночь».

Он приподнял одну бровь:

– Неужели? И почему?

– Не знаю. Вроде бы она считается комедией, а на самом деле история страшная и даже жестокая. А главный злодей на самом деле просто пытается водворить порядок.

Убийца задумчиво кивнул:

– Интересная трактовка. – И махнул рукой. – Хотя кому какое дело, правда? Шекспира явно переоценивают. Вот Мильтон – это поэт.

Я приложил неимоверные усилия, пытаясь затолкать свой страх куда-нибудь поглубже, но он все равно вырвался наружу и теперь метался вокруг меня искрами, как в трансформаторе Тесла. Ведь обычно именно так разглагольствуют психи, прежде чем наброситься на свою жертву и убить ее. Я видел такое в кино. Но даже если я неверно толковал его поведение – все равно, у меня на глазах только что убили двух человек. Как ни пытался я направить свои мысли на что-нибудь другое, как ни пытался утешить себя надеждой, что меня не убьют, страх снова и снова возвращал меня к страшной действительности. Погибли два человека. Они умерли. Навсегда. Что бы там ни натворили Ублюдок и Карен, такого они не заслужили. Они все же люди, а их пристрелили, как бешеных собак.

Но несмотря ни на что, несмотря на всю скорбь, которую вызывало во мне сознание непоправимости этого жестокого поступка, я начинал испытывать к убийце своего рода восхищение… хотя не совсем так. Я боялся этого парня, и в то же время мне хотелось ему понравиться. Я понимал, что это глупо и бессмысленно, и все же чувствовал, что мне необходимо завоевать его доверие. И поэтому я заговорил.

– Есть еще кое-что, – сказал я, нарочито медленно произнося каждое слово, тщетно пытаясь таким образом сдержать дрожь в голосе. – Я не про Шекспира. Один парень видел, как я вошел сюда.

Убийца приподнял бровь:

– Что за парень?

– Не знаю, просто парень. Какой-то ничтожный голодранец.

– Когда это было?

– Думаю, часа три назад.

Убийца успокоительно махнул рукой.

– Забудь о нем. Он не вспомнит ни кто ты такой, ни что ты здесь делал. Я в этом уверен. Он не доставит тебе никаких неприятностей. Ну а если он все-таки наведет на тебя копов, скажешь, что просто пытался продать им книжки, но дело не выгорело, и ты ушел. У тебя нет ничего общего с этими ребятами – ничего, что сошло бы за мотив.

– Ну, не знаю…

– Если копы тебя навестят, скажешь, что просто вошел и вышел, а продать тебе ничего не удалось. Скажешь, что не заметил ничего странного, вот разве что этого ничтожного голодранца. Вот и все. Они тут же забудут про тебя и насядут на него. Я тебе точно говорю, можешь мне поверить.

Разве я мог ему верить? Он ворвался в мою жизнь, убил у меня на глазах двух покупателей, а потом пригрозил, что свалит вину на меня. Я кивнул.

– Отлично, – сказал убийца. – Ну а теперь советую тебе валить отсюда.

Только этого я и ждал. Я с трудом поднялся на свои трясущиеся ноги, оперся о стол и помедлил, пока дрожь не унялась. Бочком, едва передвигая ноги, я двинулся к входной двери, стараясь при этом не выпускать убийцу из виду.

– Лемюэл, – окликнул он меня, – надеюсь, ты сочтешь возможным выйти через заднюю дверь. Так будет безопаснее.

Чувствуя себя пристыженным, я вышел в комнату и отпер заднюю дверь. Я шагнул во двор, и на какую-то долю секунды жара, духота и уличная вонь заставили меня забыть о страхе. У меня на глазах, в каком-нибудь жалком полуметре от меня были убиты два человека, я сидел за одним столом с убийцей – и вот выбрался из этой передряги живым. Меня не убили.

Мне оставалось только смыться, пока не приехала полиция.

Главное – добраться до соседнего участка, сущий пустяк. Я закрыл за собой дверь и ступил во влажную тьму. Призрачная луна просвечивала сквозь плотное облачное одеяло. Сверчки исполняли свою визгливую ораторию, а где-то рядом фантастическая тропическая лягушка басисто орала экваториальные песни. В ухо мне бился комар, но я даже не замечал его писка. Собравшись с силами, я двинулся вперед, смутно отметив про себя, что свет в фургоне, где жили Ублюдок и Карен, погас. Очень символично.

Ублюдок и Карен. Он такой неприятный и в то же время зловещий. И она – потрепанная, неряшливая, измученная.

Мертвы. Они оба мертвы. А их дети, где-то там, где бы они ни были… Они стали сиротами и даже не знают об этом. Их жизнь, еще такая юная, теперь изменится навсегда. И я стал свидетелем этого злодеяния. Я видел их невыразимо ужасную гибель. А потом сидел рядом с убийцей, который показался мне почти обаятельным, – я уже вполне отдавал себе в этом отчет. Я знал, что Ублюдка и Карен не спасти, и все же упорно возвращался к мысли, что пока еще могу кое-что сделать. Надо идти в полицию, и поскорее: тогда они, возможно, успеют скрутить убийцу, пока он не покинул фургон. А даже если не успеют, все равно никто не поверит, что этих людей убил я. А впрочем, кто знает.