Максим Павлов - Серафим и его братва

— Я вам говорю, где скрывается Эммануэль…

— А я ей не говорю, кто её заложил, — кивнул Серафим.

— А вы смышленей, чем я сначала подумал, — похвалил бармен, спрятав деньги в карман.

— Сначала почему-то все принимают меня за чукчу. — Серафим с сожалением посмотрел на кровавый подтек, оставшийся на полу от Шмона. — Потом, увы, бывает слишком поздно.

— Поздно бывает что?

— Посмотреть правде в глаза.

— Да… — Бармен покачал головой. — Жизнь так скоротечна. Никогда не знаешь, где найдёшь, а где огребёшь.

— Да… — Серафим неожиданно взял бармена за шкирку. — Где Эммануэль, фуфло?! Долго ещё мне будешь баки заливать?!

— О'кей, — опомнился тот. — Как выйдете из первого зала, проходите с левой стороны второй, спуститесь в третий, подниметесь в четвертый, по правой стенке дойдёте до пятого — там увидите чёрную дверь. Если Эммануэль здесь, то она за этой дверью…

Она сидела за огромным черным столом перед литровым стаканом молочного коктейля, к которому постоянно тянулись ее большие жадные губы, покрытые густым слоем черной помады, раскладывала перед собой мудреный пасьянс и отдавала компетентные распоряжения заведующему производством. Николай Стервятник беспрекословно внимал указаниям хозяйки и что-то быстро помечал в толстой книге расходов.

— В коктейль «Старый мудак», — ворчала Эммануэль, — постоянно не доливают «Старого Таллина», а перцу и горчицы кидают столько, что хоть зенки руками придерживай.

— Только ради повышения потенции старых мудаков, — заметил Стервятник.

— Довольно им повышать потенцию, Стерва, один чёрт не встает. А молодые жалуются.

— Разберёмся, Эммануэль.

— Ты разберись, Стерва, разберись, голубчик. А правда, что ль, бармен Иезуитов помочился в пивной баллон?

— Впервые слышу.

— А ты прислушайся.

— Хорошо, Эммануэль.

— Всякое болтают. Не знаю, может, мне показалось… Но с этим тоже разберись.

— Обязательно.

— Кого за таким делом, короче, замету — руки с хреном поотрываю на месте. На фарш пущу. Поработают мне барменами!

— Да уж, Эммануэль.

— Как идет люля-кебаб из Наримана, дорогуша?

— Улетает в два счёта.

— Хватает курдючного жира?

— Девяносто граммов на полтора килограмма Наримана, Эммануэль.

— Ништяк. А в меню что записано?

— Люля-кебаб «Директор рынка».

— Разве Нариман был директором рынка?

— Директором овощебазы, Эммануэль.

— А ты, балда, почему изменил название?

— Название сохранилось от Сулеймана. Сулейман был директором рынка и хорошо у нас пошёл за люля, Эммануэль.

— А если, не дай чёрт, проверка, Стерва? Что я им скажу?

— Проверка была вчера.

— Не засекли Наримана?

— Нет.

— Тогда фиг с ним, заряжайте за Сулеймана, пущай будет директором рынка. И правда, благозвучней директора овощебазы.

— Потому и сохранили в меню.

— Шаришь, Стерва, — похвалила хозяйка. — Чья кровь идёт в кровяную колбасу?

— Кровь Бешеного, Эммануэль.

— Куда делся Яростный?

— Спёкся.

— Давно?

— На прошлой неделе.

— Херово.

— Такова селяви.

— Надо что-то придумать. С прошлой недели идут жалобы на кровяную колбасу.

— Идут, Эммануэль.

— Говорят, жрать невозможно — обратно лезет… Ты давай так: кишки и пшиг пусть пока останутся от Бешеного, а на кровь я распоряжусь забить свежего быка. Посмотрим.

— Посмотрим, Эммануэль.

— И убери из меню маринованного змея Панфилова. Сам видишь, что его никто не хочет.

— Никто, Эммануэль, — согласился завпроизводством. — Не идет Сашка Панфилов.

— Насильно мил не будешь.

— Сегодня же уберу.

— Да! — вспомнила Эммануэль. — Ты уволил молодого повара, о котором я говорила?

— Ещё нет.

— Почему?

— Скользкий, зараза, не подступиться.

— Это твои проблемы, Стерва. Чтобы сего дня же пустил его на дешевые котлеты. Иначе невозможно работать: всю кухню мне заблевал, впечатлительный! Куда это годится? Скользко, зараза!

— Я о том же. Будет исполнено, Эммануэль.

— Тебе все понятно?

— Да.

— Понятно, так и канай, Стерва, делай, что велели. Не фиг тебе здесь торчать, ступай по-хорошему… — Только сейчас Эммануэль заметила застрявшнего на пороге убийцу. — Кого это там черти занесли?! — спросила она.

В беспросветной черноте тревожно блеснули белки ее глаз.

— Ну, здравствуй, Эммануэль, — сказал Серафим.

— Ты, что ль, мать твою?

— Я. — Серафим подошел к огромному чёрному столу. — Как твои темные делишки, мать?

— Мои-то нехило, батюшка, — осторожно ответила хозяйка. — Твоими проклятиями.

— Жива? Здорова?

— И жива, и здорова… Тебе-то что?

— Да вот, зашел проведать.

— Ну?.. Поговаривают, стебешься ты убойно.

— Уже рассказали?

— А как же? Дэня и Шмон до сих пор костей не соберут.

Серафим улыбнулся.

— Перекусил хоть? — спросила Эммануэль.

— Не успел.

— То-то у тебя взгляд как у волка. Сходи, голубчик, замори червячка. Там блюдо дня — шашлык из барана Хуртакова. Очень предприимчивый бизнесмен, шустрый такой, все хвалят. Ступай, подкрепи бестолковку.

— А что это ты меня сразу выпроваживаешь?

— А не фиг тут мне! — проворчала Эммануэль. — Чего припёрся? Думаешь, я ни черта про тебя не знаю?

— Что ты знаешь?

— Поговаривают, тебя Лысый по всему Отвязному шмонает, угандошить норовит… А? Решил под мою крышу присосаться? Ни хрена у тебя не получится. Канай, покуда цел, сынок, и забудь, как сюда вошел.

— Чего ты такая шуганная-то, мать? Давай по-людски побазарим.

— Не о чём мне с тобой базарить. Тебя Лысый вот-вот в кастрюлю кинет, а я буду с тобой базарить? Ишь какой!

— Это я его кину в кастрюлю, а не он меня, — пообещал Серафим.

— Слушай, гаврик, я что, не знаю Лысого? Чего ты мне тут лепишь? Ступай, похавай бизнесмена, — может, реально кумекать начнешь. Хуртаков-то уж больно приличный был баран, поучись у него уму-разуму. Ты не пятилетний ребенок, чтобы такую туфту нести. «Я его суну в кастрюлю»! — передразнила Эммануэль. — Как будто зайцы рубают медведей. О дундук!

— Ты кого назвала зайцем, мать?! — вспылил Серафим.

— Тихо-тихо! Искру тут мне не метай. Я всяких видывала, не ты первый, не ты последний. Лучше слухай, что я тебе скажу, пропавшая душа: Лысый — крутой чувак. Тебе до него не дорасти, как пчеле до слона. И не думай на него дрочить. Он как гнилое яйцо: на поверхности, кажись, ровное, гладкое — не подступиться, а долбанешь разок — такая трухлятина пойдет, щели затыкай — не заткнешь. Понял? Любой реальный чувак в этом городишке тебе скажет: не тронь Лысого — не провоняешь. А ты что ему вставил? Поговаривают, ты со Стукачом скорешился?

— Лысый не оставил мне выбора.

— Меня не трахает, кто тебе что оставил. Раз шмон пошел — затыкай амбразуру. Уж я-то его знаю, я-то его тухлую селезенку насквозь пронюхала. Думаешь, мне никогда не светило погреть Лысого в духовке? — На три секунды Эммануэль мечтательно задумалась. — О, еще как руки-то чешутся! Ан нет, мать мою! Сижу вот здесь, как паук, и не дрочу на кого не след. Знаешь почему? Потому что не прет мне, когда в моем кабаке разит тухлятиной. Потому что я реалистка, сынок: похоть держу на поводке. Чего и тебе желаю: пока не поздно, хватай хрен за уздечку. Может, и не кинут в кастрюлю.