Эрик Богосян - Торговый центр

Два месяца Мари чахла и умирала. Каждую ночь Мишель тяжело опускался на колени и молился. Он молился отцу небесному и Деве Марии. И, чтобы уж наверняка, молился Огу Баланхо [9]и Дамбале, Великому Змею, а также любому духу, какого только мог вспомнить со времен десятка или больше похоронных церемоний, на которых побывал маленьким мальчиком. Он вновь оказался ребенком, он вновь дрожал от страха. Что бы там ни напало на Мари, оно было кошмарнее, чем мачете тонтонов. Иногда он ничего не мог делать, только неуклюже преклонял колена и плакал.

Каждый вечер Мишель сидел в одиночестве за кухонным столом, заполнял страховые бланки компании или разговаривал по телефону с нетерпеливыми молодыми врачами из больницы. Он пытался не обращать внимания на босса: того раздражали события последнего времени, раздражало, что Мишелю была очень нужна страховка.

Мишель таскал маленькое безвольное тело Мари от специалиста к специалисту. Когда ее оставили в больнице, он приходил каждый день рано утром и терпеливо ждал у стойки регистрации, когда можно будет увидеться с ней. Она никогда не была особо разговорчивой, так что он просто сидел и держал ее за руку. В конце концов, он получил разрешение оставаться на ночь. Он придвигал стул к хромированным прутьям больничной кровати, клал тяжелую голову на небесно-голубое синтетическое одеяло.

После похорон Мари Мишель почувствовал, будто его выдолбили изнутри, опустошили, а потом наполнили тьмой. На работе дела шли все хуже, босс так и не простил ему потерянного времени и использованной страховки. Мишель ни с кем не разговаривал, возвращался после работы в пустую квартиру.

Добродушный ростовщик, у которого Мишель занимал деньги, позвонил и сказал, что простит долг, если Мишель поможет ему разобраться с одной проблемой. Мишель знал, что имеется в виду под «проблемой», но ему было все равно. Он сделает, что попросят.

Мишеля попросили встретиться в городе с человеком по кличке Китайчонок, который всегда жевал жвачку и китайцем не был. Они вместе зашли в ветхую забегаловку. У барной стойки были двое – тучный мужик, лет под шестьдесят, и мужик помоложе, лет около сорока, с темными кругами под глазами. Толстяк взгромоздился на стул, а парень помоложе стирал защитные слои на лотерейных билетах, на одном, на другом, на третьем – без остановки.

Мишелю приказали тихо стоять у Китайчонка за спиной. Так он и сделал. Китайчонок шепотом заговорил с теми двумя. Парень помоложе все пытался разглядеть, кто там за Китайчонком, разглядеть Мишеля в темном свете бара, оценить его размеры. Сперва старый толстяк сердито взглянул на Китайчонка и что-то ему ответил, потом Китайчонок сказал еще пару слов, и тот притих.

Потом мужик помоложе вышел из-за барной стойки. В руках у него был железный прут. Он заорал на Мишеля и взмахнул черной палкой.

Простым грустным движением Мишель вынул прут из рук тощего сына бармена, и, под взглядом бесстрастных восточных глаз Китайчонка, ударил сталью по руке парня. Кость треснула, как сухая ветка.

На следующий день Мишель не двинулся с большого поролонового прямоугольника, на котором обычно спал. Он молил Мадонну о прощении. Той ночью женщина из соседней квартиры принесла ему супу, а назавтра он чудом добрался до работы. К сожалению, Мишель забыл туда заранее позвонить, и босс его уволил.

Теперь Мишель работал охранником в торговом центре. Его работа заключалась в том, чтобы стоять и смотреть, как мимо рекой текут люди, размахивают большими фирменными бумажными пакетами, катят коляски, едят мороженое. Живое пугало для здешних мелких озорников.

Мишель заключил с собой сделку. Он станет таким надежным, таким умелым в своем деле, что начальство вынуждено будет осыпать его хвалой. Начальство почтет за счастье видеть его. Это сделает честь и Мишелю, и памяти Мари. Это будет епитимья за его грехи.

Мишель наблюдал за белыми жителями пригорода. Они казались счастливыми, но он мало о них знал. Он даже точно не знал, чем они зарабатывают на жизнь. На лицах у них не водилось эмоций, а в кошельке и на счету не переводились деньги. Ему неустанно повторяли, что это – потомки людей, иммигрировавших сюда, как и он. Как и у них, его успех зависел только от усердия и бережливости.

Каждый вечер Мишель возвращался в пустую квартиру. Быстро глотал рыбный суп. Сидел в кресле. Курил сигареты, зажигая одну от другой. Иногда он обнаруживал, что стоит в маленькой ванной, смотрит себе в глаза, спрашивает: где сейчас Мари?

Мишель наскреб денег, чтобы отправить ее тело на Гаити. Ее мать настояла. Он надеялся, что Мари по-прежнему где-то рядом, а ее душа отдыхает. Он знал, что душам порой тяжело обрести покой, и был уверен, что Мари бы хотела быть здесь, с ним рядом. Мишель пытался молиться, но теперь всякий раз, когда он опускался на колени, его разум наполнялся демонами и змеями. Он был счастлив, когда наступало утро и он мог снова вернуться на пост.

Джефф вытянул шею, взглянул на часы за кассой. Если он вообще хочет к своим, пора двигаться. Но почему-то в этой компании он чувствовал себя грязным. Вот без них его помыслы были чисты. В компании он мог что-нибудь сболтнуть, а потом жалел об этом. Такая у него была роль: болтать, не думая, первое, что приходит в голову, подставляться, чтобы Беккет мог ему всыпать.

На прошлой неделе Джефф обмолвился, что все нынешние группы – какие-то увечные. Он зашел настолько далеко, что даже посмел защищать фолк-певцов начала шестидесятых. Беккет прилип к нему, как кетчуп к макаронам, высмеял фолк в целом – мол, это всего лишь кучка белых деток среднего класса, которые передирали настоящие народные баллады. Джефф не смог придумать достойного ответа. Он на самом деле не так уж много знал о фолк-музыке. С Беккетом ему казалось, что он вообще ничего ни о чем не знает. Но в глубине души он понимал, что это не так. Беккет всегда выглядел крайне уверенным в себе, казалось, что у него есть как раз то, что надо. Пусть Джеффу и насрать с высокой колокольни на то, что там Беккет о себе думает, он знал: женщины подобную самоуверенность очень ценят. Особенно такие, как Адель.

Хотя Адель и Беккет редко разговаривали друг с другом, Джефф чувствовал между ними сексуальное напряжение. Они боялись друг друга, и в то же время их друг к другу тянуло. И ни один не уступал холодной силе другого. Кроме того, Адель, Беккет и Джефф были, насколько он знал, единственными в компании, кто уже действительно потерял девственность.

Только с одной девчонкой Джефф всерьез попытался «гулять». Он звонил ей каждый вечер. Они вместе ходили в кино, а потом обсуждали фильмы. Он даже познакомился с ее родителями. Он трижды занимался с ней сексом. Джефф решил, что это, вероятно, любовь.