Уильям Лэшнер - Меченый

– Значит, я могу втайне от вас сказать Хиллу, где находится картина, а потом соврать копам?

– Повторяю: это может поставить под угрозу соглашение о сделке, но в принципе возможно.

– Сколько лет мне дадут за продажу картины?

– Чуть больше того, что получите.

– Может, стоит это провернуть?

– Решать вам.

– Как, по-вашему, я должен поступить?

– Вы получите кучу денег, Чарли. С такими деньгами можно жить припеваючи всю оставшуюся жизнь.

– Дайте подумать.

– Пожалуйста. Когда сделаете выбор, я отвезу вас к матери.

– Меня трясет.

– От счастья или от страха?

– А как вы думаете?

– Думаю, что вы забыли о мороженом.

Взглянув на растаявший рожок в руке, на расплывшуюся обсыпку, Чарли встал и выбросил мороженое в урну у скамейки.

– Вы готовы? – спросил я.

– Нет.

– Хорошо, тогда поехали начинать еще раз новую жизнь.

Это была встреча друзей, не видевшихся пару десятков лет и посвященных в страшную тайну.

Такси стояло на боковой улочке, начинавшейся от набережной. Когда мы подошли, Джоуи стоял, облокотившись на капот и сверля Чарли тяжелым взглядом. Последовало обычное рукопожатие, затем повисло неловкое молчание – не зная, что сказать друг другу, они ковыряли асфальт мысками ботинок. Я представил Чарли Монике. Услышав ее фамилию, он вопросительно склонил голову.

– Такая же, как у той девочки, – сказал он.

– Да.

– Вы родственницы?

– Я ее сестра.

Они внимательно посмотрели друг на друга и отвели глаза. И тут, разряжая обстановку, Джоуи выплеснул свой гнев.

– Ты хотел украсть нашу долю, паршивый греческий ублюдок! – заорал он. – Хотел оставить старых друзей по ту сторону счастья.

– Я бы не смог этого сделать, Джоуи.

– Мы все заслужили свой кусок добычи.

– Я это знаю, Джоуи. Я понимаю.

– Слышал о Ральфи?

– Да.

– Его прикончили твои старые приятели. Они искали тебя.

– Они уже давно мне не приятели.

– Если бы ты не раскрывал свою пасть и жил спокойно, ничего такого не случилось бы.

– Это все мать…

– О чем ты говоришь?

– Просто мать…

– Старая песенка, не так ли, Чарли? Когда ты станешь самостоятельным мужиком?

– Мне казалось, что уже стал.

– Дурак. Она будет лежать в могиле, а ты по-прежнему будешь цепляться за ее юбку: «Мама, мама, что мне делать?» Что ты собираешься делать, Чарли?

– Наверное, нам нужно рассказать полицейским о случившемся.

– Наверное, нужно. Что насчет картины?

– Не знаю.

– Она все еще у тебя?

– Я знаю, где она.

– Продашь ее?

– Может быть.

– Тогда слушай меня, греческий ублюдок. – Джоуи сделал шаг вперед и наставил указательный палец в грудь Чарли. – Мне больше не нужна доля с этой картины.

– Что?

– Можешь распоряжаться деньгами единолично.

– Ты уверен?

– Я до сих пор ее вспоминаю.

– Да, я тебя понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Я тоже о ней думаю. А после того как Виктор показал мне фотографию, я вспоминаю о ней все чаще.

– Ну и поделом тебе.

– Ребята, – прервал я их. – Это очень милая и нежная встреча, но нам нужно ехать. У нас куча дел; не забудьте, что нас ищут и хотят убить.

– Хотят убить его, – сказал Джоуи, ткнув большим пальцем в сторону Чарли.

– Думаю, им все равно, кого убивать, как по-вашему? Поехали.

Мы сели в такси: я рядом с Джоуи, Чарли и Моника сзади – и тронулись к выезду из Оушн-Сити. Поехали через кольцевую развязку на Сомерс-пойнт с ее барами и винными магазинами. Указатели советовали направиться на парковую автомагистраль Нью-Джерси, которая вела в Атлантик-Сити и прямо в сердце Филадельфии.

– Поехали туда, откуда приехали, – сказал я.

– Это совсем не по дороге, – возразил Джоуи.

– Это верно, но нам нужно сделать еще одну остановку.

– Где?

– Купим помидоров. Нет ничего лучше джерсийских помидоров прямо с грядки.

– Мы не голодны.

– Я бы не отказался от… – подал голос Чарли с заднего сиденья.

– Нужно закончить дела, – оборвал его Джоуи. – Мы не голодны.

– Это хорошо, – сказал я, – потому что их, наверное, уже раскупили.

Мы направились мимо длинных пассажей к извилистой двухполосной дороге, по которой ехали на восток. Я приказал Джоуи внимательно поглядывать в зеркальце заднего вида и сообщать обо всем, что вызывает подозрения; он ответил, что пока все чисто. Километров через пятнадцать показался заброшенный «Фермерский рынок Шмидта».

Напротив него стояла серебристая машина средних размеров, явно взятая напрокат. На столе рядом с ларьками расположилась большая корзина для пикника, из которой свисал край красно-белой клетчатой скатерти. На скамье перед корзиной, скрестив красивые ноги, с гостеприимной улыбкой на лице сидела Ронда Харрис и махала нам рукой.

Я сказал, чтобы Джоуи остановился на поросшей травой стоянке за ларьками. Такси может привлечь нежелательное внимание, в то время как одинокий автомобиль и несколько туристов, перекусывающих за столом, выглядят абсолютно естественно. Ронда подняла планку правдоподобия на новую высоту. После нескольких минут приветствий и обустройства мы все уселись за накрытым скатертью столом перед картонными тарелками с жареными цыплятами и картофельным салатом, бумажные стаканчики были наполнены газировкой и вином. В пластиковых стаканчиках горело несколько свечей.

Ронда начала было задавать Чарли вопросы, но я потребовал:

– Пообещайте, что не будете ничего предпринимать, пока я не разрешу.

– Клянусь, – сказала Ронда Харрис.

– Не хочу, чтобы мерзавец, стоящий за всеми преступлениями, удрал прежде, чем до него доберется полиция. Кроме того, я даю Чарли возможность изложить свою историю для печати до того, как им займутся федералы.

– Чтобы заставить быть честным прокурора или вашего клиента?

– И того и другого, – ответил я. – И чтобы гарантировать, что наш друг в Лос-Анджелесе получит сполна за содеянное. – Я взглянул на Чарли: – Вы готовы?

Тот кивнул.

– Ладно, Ронда, – сказал я. – Приступайте.

– Счастлива познакомиться, Чарли, – начала она с приветливой улыбкой. – Я давно вас искала.

– Тогда вам повезло, – сказал Чарли.

И прямо под гул проезжавших машин Ронда взяла интервью у Чарли Калакоса и Джоуи Прайда, записала на магнитную пленку печальную и фантастическую историю величайшего ограбления музея в городе, известном своими грабежами и воровством.

– Как насчет вашей жизни в бегах, Чарли? – спросила Ронда, как только старик закончил излагать подробности ограбления. – Расскажите, чем занимались после того, как пятнадцать лет назад внесли залог и скрылись.

– А что тут говорить? – откликнулся Чарли. – Это была не жизнь, а дерьмо.

И он начал описывать свои скитания и тягости изгнания: отвратительные квартиры, которые удавалось снимать без документов, холопскую работу, благодаря чему удавалось держаться на плаву, неспособность в отсутствие матери поставить перед собой мало-мальски значимую цель в жизни. Слушая его исповедь, я размышлял о миссис Калакос. Кем она была – чудовищем, пожирающим фантазии, или спасительницей, мешающей близким раствориться в мечтах? Столпом этого мира или утесом, о который разбивались окружающие?