Стивен Кинг - Долорес Клэйборн

Откуда я знаю? Да потому что бывает, я не столько говорю, сколько слушаю. Понимаю, не так просто этому поверить, пока я тут целую речь держу, и все-таки это чистая правда.

Вот помню, когда я у Маршаллов работала… Энди, помнишь Джона Маршалла? Как он всегда хвастал, что построит мост с острова на материк? Так, значит, вдруг звонок в дверь. А я в доме одна. Ну побежала я открывать, поскользнулась на коврике и ударилась об угол камина. И на руке повыше локтя такой синячище разлился!

Ну дня через три, когда синяк из темно-коричневого стал желтовато-зеленым, я в поселке встретила Иветту Андерсон. Она из бакалеи выходила, а я как раз туда свернула. Поглядела она на мой синяк, и голос у нее, когда она заговорила, ну просто медовым стал от сочувствия.

— Мужчины, Долорес, — говорит, — просто жуть что такое, верно?

— Бывает так, а бывает и эдак, — отвечаю. Я ж понятия не имела, о чем она говорит, а думала, как бы не упустить свиные отбивные, которые в этот день шли со скидкой.

Она так ласково меня по руке гладит — той, что без синяка, — и говорит:

— Крепись, — говорит. — Все оборачивается светлой стороной. Я буду молиться о тебе, Долорес, — говорит, да так, словно обещает мне миллион долларов подарить, и идет себе дальше по улице. Я б подумала, что она с ума свихнулась, да только всякий, кто с Иветтой словечком перекинется, сразу понимает, что свихиваться-то ей не с чего.

Значит, покупаю я отбивные, и тут до меня доходит. Стою, смотрю, как Скиппи Портер мои отбивные взвешивает, на руке у меня корзинка висит, а я голову откинула и как захохочу — словно из самого нутра, как бывает, когда ничего с собой поделать не можешь.

Скиппи оглянулся на меня и говорит:

— Вам что, плохо, миссис Клейборн?

— Очень хорошо, — отвечаю. — Просто про смешное вспомнила! — И снова залилась.

— Оно и видно, — говорит Скиппи и отворачивается к весам. Да благословит Портеров Бог, Энди! Пока они живы, есть на острове хоть одна семья, которая нос в чужие дела не сует. А я все хохочу. Другие покупатели на меня оглядываются, словно я спятила. А мне все равно было. Иногда жизнь чертова до того смешной бывает, что ну никак не удержишься!

Иветта ведь замужем за Томми Андерсоном, а Томми был среди приятелей Джо, с кем он пиво попивал и в покер играл на исходе пятидесятых и в начале шестидесятых. Через день-два, как я руку расшибла, вся их компания к нам заявилась опробовать последнюю покупку Джо — фордовский пикапчик по дешевке. А это был мой выходной, и я вынесла им кувшин чая со льдом — авось они тогда ничего крепче пить не станут, хотя бы до заката.

Видно, Томми заприметил синяк, когда я чай разливала. И может, спросил про него у Джо или просто упомянул. Так или иначе, но Джо Сент-Джордж не такой был человек, чтоб удобный случай упустить — то есть такой случай. Когда я домой возвращалась, мне только одно любопытно было: как Джо объяснил Томми и всем им, в чем я провинилась. Забыла его шлепанцы у плиты поставить, чтоб они к его приходу согрелись, а то в субботу вечером фасоль переварила. Так или не так, а Томми пришел домой и рассказал Иветте, что Джо Сент-Джордж должен был проучить жену по-домашнему. А я-то всего только об угол маршаллского камина ударилась, когда бежала дверь отворить!

Вот я что подразумевала, когда сказала, что у брака есть две стороны — внешняя и внутренняя. На острове люди считали нас с Джо обычной супружеской парой в наших годах — не слишком счастливыми, да и не слишком несчастными, а так… двумя лошадьми в одной упряжке… знай налегают на постромки. Может, они уже не смотрят друг на друга, как прежде, и, может, не ладят друг с другом, как прежде, но запряжены они бок о бок и трусят себе по дороге, стараются, как могут, друг друга не кусают, нарочно не спотыкаются и ничего такого не делают, за что кнут полагается.

Но люди-то не лошади, а семейная жизнь — не фургон, который тянут в упряжке, пусть снаружи так иной раз кажется. На острове люди не знали про сливочник, не знали и о том, как Джо заплакал в темноте и сказал, чтоб ему никогда моей рожи не видеть бы. Да это-то было еще не самое худшее. Худшее началось через год, после того как мы с постелью кончили. Странно, как люди вроде бы все видят, а причину толкуют прямо наоборот. Только как же иначе, если не забывать, что обычно брак снаружи и брак изнутри не очень-то похожи. И теперь я вам расскажу, каким наш брак был внутри, а до этого дня я думала, что так все скрыто от посторонних и останется.

Вспоминая, я думаю теперь, что беда эта пришла в шестьдесят втором. Селена как раз поступила в школу на материке, а выросла она очень хорошенькой. И помню, что летом после первого года в этой школе она начала ладить с отцом куда лучше, чем прошлые два года. Я-то опасалась, что она, как из детства выйдет, все чаще начнет возмущаться его понятиями да властью, какую он над ней имел, как привык считать, и пойдут у них стычки.

А вместо этого между ними вдруг наступила коротенькая пора мира, спокойствия и добрых чувств: она выходила к нему во двор, когда он со своим драндулетом возился, или садилась возле него на диван, когда мы вечером телевизор смотрели (Малышу Питу это не очень-то по вкусу было, можете мне поверить), и под рекламу расспрашивала его, как у него день прошел. А он ей отвечал. Спокойно, вдумчиво — не как мне. Хотя мне вспоминалось… в старшем классе школы, когда мы только с ним толком познакомились и он решил, что да, за мной стоит поухаживать.

И пока с отцом у нее налаживалось, от меня она начала отдаляться. Нет, работу по дому, какую я ей поручала, она делала и про школу мне тоже рассказывала… если я из нее ответы клещами тащила. Холодность какая-то появилась, какой прежде не было, и только потом стало мне ясно, как все одно к одному увязывалось и восходило к той ночи, когда она вышла из своей спальни и увидела нас — как ее отец прижимает руку к уху, а между пальцами кровь струится, а ее мать стоит над ним с топором.

Он был не из тех, кто упускает удобный случай, я вам уже говорила, и не упустил. Томми Андерсону он одно наплел, а своей дочери совсем другое — церковь-то та же, да скамья не та. Думается, вначале в нем только злость говорила, просто хотел свести со мной счеты: он знал, как я люблю Селену, ну и сообразил, что внушить ей, до чего я подлая, а то и опасная, будет хорошей местью. Хотел настроить ее против меня, и хоть это у него до конца не вышло, сумел-таки стать ей куда ближе, чем был с тех пор, как она из пеленок вышла. И удивляться нечему. У нее всегда сердечко нежное было, у Селены то есть, а другого такого умельца жалость к себе вызывать, как Джо, я в жизни не встречала.

Он к ней подобрался и вот тут, наверное, и заметил, до чего она хорошенькой стала, да и решил, что ему мало, чтоб она только слушала, как он языком чешет, или подавала ему инструменты, пока он копается в моторе грузовика-развалюхи. Все это происходило и менялось, пока я надрывалась, в четырех местах работала и старалась, чтоб после уплаты по счетам каждую неделю хоть что-то отложить на уплату за образование детей в колледже. И чуть не проморгала.