Стивен Кинг - Долорес Клэйборн

И знаете еще что? Призраки эти были словно из пыли.

Вбежала я в кухню, кинулась вверх по черной лестнице, как могла быстрее. А она все визжит, визжит, визжит… Комбинация сползает, и на площадке я оглянулась — вот сейчас увижу, как за мной Джо карабкается и сейчас комбинацию схватит.

Тут я опять вперед посмотрела и увидела Веру. Она уже три четверти коридора прошла к парадной лестнице — бредет спиной ко мне и визжит, визжит. На ночной рубашке внизу большое бурое пятно — обложилась значит. Но только на этот раз не из подлости или стервозности, как прежде, а от страха, ледяного душного страха.

Кресло поперек двери ее спальни застряло. Значит, она его с тормоза сняла, когда увидела то, что так ее перепугало. Прежде, когда на нее ужас накатывал, она могла только сесть или лечь, где была, да на помощь звать, и вам много народу скажет, что ходить сама она вовсе не могла. А вот вчера смогла. Богом клянусь, смогла. Отпустила тормоз кресла, повернула его, проехала через комнату, а когда оно в двери застряло, сумела из него выбраться и побрела по коридору.

Я стою там как каменная, смотрю, как ее шатает, и думаю, что она такое ужасное увидела, чтоб все это проделать и вот идти, хотя ноги ей давно служить отказались, — что же это такое, для чего у нее только одно название нашлось: мусорные кролики.

И вижу, куда она бредет — прямо к лестнице.

— Вера! — кричу ей. — Вера, хватит глупостей! Ты же свалишься! Стой!

Тут я с места сорвалась и побежала со всей мочи. И опять чувствую, что все это второй раз случается, только теперь я Джо и бегу, чтоб схватить и вцепиться.

Не знаю, услышала она меня или нет, а может, бедным ее раскисшим мозгам почудилось, что я вовсе впереди нее. Твердо только одно знаю — она опять закричала:

— Долорес, помоги! Помоги мне, Долорес! Мусорные кролики! — А сама даже чуть быстрее пошла.

А коридор-то уже весь почти позади! Я пробегаю мимо ее спальни и как стукнусь щиколоткой об подножку кресла — вот видишь синяк, Энди? Бегу что есть мочи, кричу: «Стой, Вера, стой!» — и уже хрипеть начинаю.

А она площадку перешла и занесла ноги в пустоту. Спасти я ее уже не смогла бы, а могла только свалиться вместе с ней, да только в такую секунду некогда думать или взвешивать. Я кинулась на нее, а ее нога промахнулась, и она вся накренилась вперед. Я тут в последний раз ее лицо увидела. По-моему, она не соображала, что падает, — один ужас на лице, даже глаза выпучены. Панику эту я в них и раньше видела, да только не такую дикую. И можете мне поверить, вовсе она не лестницы перепугалась. Думала она только о том, что позади нее было, не впереди.

Хватаю — и только воздух один, да между указательным и средним пальцем левой руки складочка ее ночной рубашки проскользнула, как шепоток.

— До-лорррр… — вскрикнула она и бряк… Плотный такой, мясистый хлопок. У меня просто кровь леденеет, как вспомню этот звук, такой же, какой из колодца донесся, когда Джо о дно ударился. Вижу, она через голову перекатилась, и что-то треснуло. Резко так, будто сухая палка, когда ее для растопки через колено ломаешь. Из головы у нее кровь брызнула, и тут мне невтерпеж стало. Я повернулась так быстро, что у меня ноги заплелись, и я на колени рухнула. Смотрю по коридору в сторону ее спальни да как закричу! Там Джо был. Секунду-другую я его ясно видела, вот как тебя теперь, Энди. Видела, как его пыльная ухмыляющаяся рожа пялится на меня из-под ее кресла, смотрит сквозь спицы колеса, которое в двери застряло.

Потом оно исчезло, и я увидела, как она стонет и охает.

Я просто поверить не могла, что она после такого падения жива осталась. До сих пор не могу. Конечно, Джо тоже не сразу помер, но он-то был мужчина в расцвете лет, а она — дряблая старуха, у которой уже десяток мелких ударов случился, не говоря уж о трех серьезных. И грязи внизу не было, чтоб мягче упасть, как она под ним хлюпнула.

Не хотелось мне к ней спускаться, не хотелось смотреть, что у нее сломано и откуда кровь льется, но, конечно, ничего другого не оставалось. Кроме меня, в доме никого не было, и, значит, словно на меня перст указывал. Когда я на ноги поднялась (пришлось за столбик перил ухватиться, так колени подгибались), так наступила на край своей комбинации, и вторая бретелька лопнула. Я платье приподняла, чтоб из нее вылезти… ну опять совсем как тогда. Помнится, я даже на ноги поглядела, а нет ли на них царапин и крови от ежевичных колючек. Ну да, конечно, ничего подобного.

Меня в жар бросило. Если вы когда-нибудь по-настоящему болели и температура у вас подскакивала, так вы поймете, как я себя почувствовала: не то чтоб на том свете, но и не на этом. Будто все стеклянным стало: ни за что не ухватиться, все скользкое. Вот что я чувствовала, когда стояла там на верхней площадке, сжимала перила мертвой хваткой и смотрела на нее внизу.

Она лежала на ступеньках пониже середины лестницы. Обе ноги так подогнулись, что их и не видно было. Кровь стекала по одной стороне жалкого старого лица. Когда я, спотыкаясь, добралась до нее — я все еще цеплялась за перила, как могла, — один ее глаз вдруг закатился под лоб. Увидел меня. И взгляд был взглядом зверька, угодившего в капкан.

— Долорес, — прошептала она, — этот подлец все годы с тех пор ко мне подбирался.

— Шшш! — говорю. — Лучше помолчи.

— Нет, подбирался! — говорит она, будто я заспорила. — Сукин сын. Паршивый сукин сын.

— Сейчас я спущусь, — говорю, — и позвоню доктору.

— Нет! — отрезала она, протянула руку и ухватила меня за запястье. — Не надо доктора. Не надо больницы. Мусорные кролики… даже там. Всюду они.

— Вера, все будет хорошо, — говорю и вырвала руку. — Только лежите спокойно, не двигайтесь, и все с вами будет в порядке.

— Долорес Клейборн говорит, что со мной все будет в порядке! — повторяет она тем сухим бешеным голосом, которым пользовалась до того, как у нее начались удары и в голове все перепуталось. — Какое облегчение выслушать мнение специалиста!

Голос этот после стольких лет был ну как пощечина. Я сразу в себя пришла и в первый раз посмотрела ей в лицо по-настоящему, как смотрят на людей, которые знают, что говорят, и слов на ветер не бросают.

— Я уже покойница, — говорит она. — И ты это знаешь не хуже меня. По-моему, я сломала позвоночник.

— Ну, этого вы знать не можете, Вера, — говорю, но охота бежать к телефону у меня пропала. Думается, я знала, к чему дело идет, и если б она вправду попросила о том, про что я догадывалась, так отказать ей разве ж я могла? Я ведь в долгу у нее оставалась с того самого дождливого дня в шестьдесят втором, когда я сидела на ее кровати и выла под передником, а Клейборны всегда долги уплачивали.

Когда она опять заговорила, мысли у нее были такими же ясными, как тридцать лет назад, когда Джо был жив, а дети еще из дома не уехали.