Елена Сулима - Опоенные смертью

Михаил, стараясь скрыть волнение, негнущейся рукой изобразил свою подпись.

— Привет всем, — мило улыбнулась Алина и ушла.

Комната загудела. Теперь всем стало ясно, что Михаил не врал. Маньячка рванула за легкой добычей в самую гущу страждущих баб-с. Да ещё для прикрытия берет с собою Фому, который совсем спился.

ОСТАЛОСЬ ДВЕСТИ СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ ДНЕЙ.

— Алька! Аль! Да что же это такое творится! — кричала в телефонную трубку Ирэн. — У меня на этих мужиков юмора уже не хватает. Захожу в Домжур, смотрю твой… ну тот… твой герой-любовник, что с шампанским, носится по столам и пристает ко всем "Слушай, купи у меня вагон тушенки" Все ему опохмелиться дают, а один вдруг среагировал и серьезно так говорит: "Куплю, только ты сначала купи у меня фуру ножек Буша". Во — бизнесмены!.. А я-то думала!..

— А я и не думала. — Ответила Алина, и прошептала в сторону: "Невозможно!.." Но едва положила трубку, вновь звонок:

— А можно… можно я снова буду за тобой ухаживать? — спросил Кирилл по телефону Алину.

— О, господи, — тихо воскликнула Алина. Сосредоточенным, ничего не видящим вокруг, взглядом она посмотрела на сигарету.

— Я буду снова носить тебе цветы… как это было раньше, помнишь? Ты помнишь, как мы поссорились, а я ушел и вернулся с розами. Их было тридцать три. Мы были счастливы тогда…

— Мне некогда, извини.

— Ты уходишь? Давай, я за тобой заеду. Подвезу

— Ты что?! Ты издеваешься надо мною?! Лучше просто женись ты ней и не мучай ни меня, ни её.

— Нет! Ну почему мы не можем понять друг друга?! Но что, скажи, что я могу для тебя сделать?

Это "для тебя" всегда почему-то ранило Алину. Он никогда не говорил "для нас". Но впрочем, теперь ей было все равно.

— Все, что мог, ты уже сделал.

— Ты уж прости меня, я бываю груб-с… Прости! Ты думаешь, мне легче? Я тут пережил такое! Тебе что… вот решишься все-таки на операцию — и как рукой снимет. А у меня… Я такое пережил… Я чуть не умер от разрыва сердца. Ты думаешь…

— Ни о чем я не думаю. Знаю только, что не хочу умирать на твоих руках.

— А вот я бы хотел. Теперь я точно знаю, что именно этого я бы хотел.

— Отлично, теперь ты! До этого твоя мамочка… Как вам нравится умирать! А я…

Она посмотрела куда-то далеко за окно… за деревья, дома, за горизонт и тихо произнесла, кивнув: — Ладно, прости и прощай.

— У тебя по гороскопу год борьбы за свободу. Вот и пошла, как чернобыльский реактор, вразнос, а кому от этого легче?..

Она молча повесила трубку.

Не было в ней никаких эмоций. Словно лопнули и исчезли отвечающие за сигналы эмоций клетки в мозгу. А дни шли своим чередом. Ей было уже все равно — сколько дней ей осталось. Песок пустыни её души ритмично скрипел в такт шагам.

— Почему, вы — изящная, юная женщина — и вдруг решили ехать в зоны? спросил её начальник одного из отделов Главного Управления Исправительными Учреждениями.

Этот самодостаточный и самодовольный толстяк Димитрий Сидорович сидел перед ней, развалившись в кресле и, цинично разглядывая Алину, проводил с ней обязательное личное собеседование, перед тем, как выдать разрешение на посещение зон.

Алина же волновалась:

— Я хочу… я…

"Да ничего я не хочу. Просто — не могу так больше. Не могу, не могу и не хочу. Куда мне еще, как не в зоны — в Сочи, что ли, на три ночи?!.. В театр, музей?.. Но почему именно в зоны?.. Этого не объяснить…"

Он явно приглядывался к ней. Он оценивал её. Он понимал, что журналистов надо бояться, но ее?.. Он тяжело вдохнул в себя воздух и так же тяжело выдохнул:

— Жалею я вас, — произнес нараспев.

— Что? — растерянно спросила Алина.

— Да женщин-то вот таких.

— Каких?

— Интеллигенточек. Журналисточек… Артисточек всяких… Бьетесь вы, бьетесь всю жизнь, а ничего в результате не выходит…

"О чем он?! О чем?! Или он специально уводит меня от нашей темы, чтобы лучше понять-рассмотреть?.. А быть может, он вообще не понимает, о чем он должен со мною разговаривать? Приходят к нему маститые журналисты-экстремисты с руками, толще, чем моя нога, с ними все ясно, а тут вдруг я…" — размышляла, сосредоточенно контролируя диалог, Алина. А Димитрий Сидорович тем временем продолжал:

— У нас в доме одна актриса пожилая живет… Были времена — в бриллиантах да соболях ходила, а теперь — нищета…

— Пережить наши перестройки, да экономические революции в преклонном возрасте и не впасть в нищету…

— А что возраст. Вот кто живет, так сказать, не мудрствуя лукаво, те все и в старости имеют. Был у нас один генерал… теперь в особняке живет. А на пенсии. Гроши, казалось бы… А все за счет чего?

— Чего?

— Властный был. Все на него работали. Вот, в зонах у нас как… Сейчас-то мы их к работам особо не принуждаем, но раньше были такие характеры — все на них работали. А по доходности Государству — мы в первую четверку министерств входили! Вот и подумайте, отчего народ не бедствовал от нефти ли нашей, или других ресурсов. А мужик-то где пашет?

— В поле, — растерянно ответила Алина.

— Да не. Я говорю: где муж работает?

Алина уставилась в его прозрачные глаза. Странное ощущение охватило её, такое, словно она не на собеседовании, а на допросе. И впервые в жизни испытала на себе эту хитрую манеру ведения допроса, о которой лишь слышала, когда расслабляют допрашиваемого светским разговором, а потом задают вскользь вопрос. Расслабленный человек отвечает машинально. И она ответила машинально: "в поле". Ей даже в голову не пришло спросить в ответ: "А почему вдруг вы заговорили о каком-то мужике?" Не прошел его отработанный фокус лишь потому, что отработан, был не на тех, и говорил он не её языком.

— Муж-то где работает? — переспросил Димитрий Сидорович.

— Я не понимаю — вы хотите выяснить замужем я или нет? Или же…

— Да нет. Не в моем ты вкусе. В моем вкусе женщины поосновательней. А такие что… Жалею я.

— Почему?

— Бьетесь вы, бьетесь… А помады ваши, духи всякие, дорого стоят. Вот, если женщина замужем… ей об этом думать не приходится. Особенно, если муж не дурак. А если дурак, — тем более. Вот у меня сосед — уже доктор наук, а дурак. Нищенствует. Как посмотришь на его жену — жалко. Не люблю я вас.

— Кого? Жен?

— Да журналистов. Подлый вы народ. Вот пускали мы вас, пускали. А хоть бы благодарными были. Ни слова хорошего. А вот бьешься здесь, бьешься…

— Над чем? Над исправлением?

— Над порядком. Никого ещё зона не исправила. Они там, наоборот, такую школу проходят — ого-го! Один, глядишь, сел по дури, а вышел грамотным, потом с такой статьей к нам же вернется — о-го-го! Там бывают такие умницы сидят — миллионами долларов воруют, воруют… Жалею я…

— Кого? Тех, кто ворует?

— Да нет. Умных людей — нечего им у нас делать. Такие мозги, да на пользу бы государства! Они что чуть — себе наворуют и успокоятся, а потом какую пользу во имя собственной славы государству принесут! Эх… Жалею я.