Дэниел Силва - Властитель огня

Он свернул на бульвар Сен-Реми. Эта улица, обсаженная деревьями и разделенная посредине платной парковкой, шла слегка вверх к маленькому зеленому скверу, откуда открывался вид на старый порт. Все здания по обе стороны бульвара были одной высоты и все облицованы серым камнем. На окнах первого этажа были решетки. Многие здания занимали конторы – адвокатов, врачей, агентов по продаже недвижимости, а дальше по улице была пара банков и большой магазин дизайна интерьеров. В начале улицы, на краю площади Префектуры, стояло друг против друга два киоска – один продавал газеты, другой – сандвичи. Днем на улице размещался небольшой рыночек, но сейчас, с наступлением сумерек, торговцы уже упаковали свои сыры и свежие овощи и отправились по домам.

Дом номер 56 был только жилым. Вестибюль был чистый, лестница широкая, с деревянными перилами и новой ковровой дорожкой. В квартире было пусто, если не считать белого дивана и телефона на полу. Мартино нагнулся, поднял трубку и набрал номер. Послышался, как он и ожидал, автоответчик.

– Я – в Марселе. Позвони мне, когда сможешь.

Он положил трубку, сел на диван – и почувствовал тяжесть револьвера, упершегося ему в поясницу. Он нагнулся и вытащил его из-за пояса джинсов. Девятимиллиметровый «стечкин» – оружие отца. После смерти отца в Париже оружие много лет пролежало в полиции, собирая пыль, как вещественное доказательство для суда, который так и не состоялся. В 1985 году агент французской разведки привез его в Тунис и подарил Арафату. Арафат дал его Мартино.

Зазвонил телефон. Мартино ответил.

– Месье Веран?

– Мими, любовь моя, – произнес Мартино. – Как приятно слышать твой голос.

Рим

Телефон разбудил его. Как у всех телефонов на конспиративных квартирах, у него не было звонка – лишь вспыхивали огни, яркие, словно на буйке в канале, у него от них краснели веки. Он протянул руку и поднес трубку к уху.

– Просыпайтесь, – сказал Шимон Познер.

– Который час?

– Половина девятого.

Габриэль проспал двенадцать часов.

– Одевайтесь. Вам надо кое-что посмотреть, раз уж вы в городе.

– Я изучил фотографии, прочел все отчеты. Мне нет нужды это видеть.

– Нет, есть.

– Зачем?

– Это вас обозлит.

– И что хорошего?

– Иногда нужно, чтобы что-то нас разозлило, – сказал Познер. – Я буду ждать вас через час на ступенях галереи Боргезе. Не заставляйте меня стоять там как идиот.

И Познер повесил трубку. Габриэль вылез из постели и долго стоял под душем, раздумывая, не сбрить ли бороду. В конце концов он решил просто подстричь ее. Он надел один из темных костюмов герра Клемпа и отправился на виа Венето пить кофе. Через час, после того как прекратился разговор с Познером, он уже шел по затененной гравиевой дорожке к лестнице галереи. Римский katsa сидел на мраморной скамье перед входом и курил сигарету.

– Славная бородка, – сказал Познер. – Но вид у вас – Бог ты мой! – просто жуткий.

– Мне нужно было оправдание, чтобы не выходить из своего номера в Каире.

– Как же вы этого добились?

Габриэль ответил: с помощью общеизвестного фармацевтического средства, который, если его заглатывать, а не принимать, как надо, производит опустошительное – правда, временно – действие в тракте.

– Сколько же доз вы приняли?

– Три.

– Бедняга.

Они пошли на север через сады. Познер шагал словно под бой барабана, который только он слышал, а Габриэль рядом с ним устало передвигался после долгих переездов и стольких волнений. По периметру парка, возле ботанических садов, был выход в скверик. Здесь после взрывов обитала, разбив лагерь, мировая пресса. Земля вокруг была все еще усеяна окурками и раздавленными пластмассовыми стаканчиками из-под кофе. Место это показалось Габриэлю похожим на поляну после ежегодного праздника урожая.

Они вышли на улицу и пошли вниз под уклон, пока перед ними не возникла временно установленная стальная баррикада, охраняемая итальянскими полицейскими и израильскими сотрудниками безопасности. Познера тотчас пропустили вместе с бородатым немцем, его знакомым.

За оградой они увидели первые следы причиненного ущерба: обгоревшие пинии, лишившиеся игл; зияющие пустотой окна соседних вилл; куски искореженного металла, валявшиеся словно выброшенная бумага. Еще несколько шагов, и появился кратер от взрыва бомбы по крайней мере десяти футов глубиной, окруженный ореолом сгоревшего тротуара. Мало что осталось от зданий, ближе всего стоявших к месту взрыва; здания немного дальше остались стоять, но стены, обращенные к взрыву, снесло, так что казалось, будто смотришь на кукольный домик. Габриэль увидел сохранившийся кабинет с фотографиями в рамках на письменном столе и ванную, где все еще висело на палке полотенце. Воздух был тяжелый от сильного запаха пепла и, как опасался Габриэль, все еще не выветрившегося запаха горелой плоти. Из глубины территории доносился скрежет и грохот порожняка и бульдозеров. Место преступления, подобно убитой жертве, выдало последние ключи к разгадке. Теперь пора было все это похоронить.

Габриэль пробыл там дольше, чем предполагал. Никакая рана в прошлом, реальная или вымышленная, никакая обида или политическое несогласие не могли оправдать убийство такого масштаба. Познер был прав – самый вид всего этого вверг Габриэля в невероятный гнев. Внушил ему ненависть. Габриэль повернулся и пошел назад в гору. Познер молча следовал за ним.

– Кто приказал вам привести меня сюда?

– Это была моя идея.

– Кто?

– Старик, – тихо произнес Познер.

– Зачем?

– Я не знаю.

Габриэль остановился.

– Зачем, Шимон?

– Вчера вечером, после того как вы прилетели из Франкфурта, заседал Вараш. [29] Комитет начальников служб. Возвращайтесь на конспиративную квартиру. Ждите дальнейших инструкций. Кто-нибудь скоро вступит с вами в контакт.

С этими словами Познер перешел через улицу и исчез на вилле Боргезе.

Но Габриэль не вернулся на конспиративную квартиру. Вместо этого он пошел в противоположном направлении, в спальные районы северного Рима. Он нашел виа Триесте и пошел по ней на запад, пока минут через десять не дошел до грязной маленькой площади под названием пьяцца Аннабольяно.

Мало что тут изменилось за те тридцать лет, когда Габриэль впервые увидел ее – все та же печальная группка деревьев в центре площади, те же унылые лавочки, обслуживающие рабочий класс. А в северном ее конце, зажатый между двумя улицами, все тот же многоквартирный дом в виде куска пирога с острием, обращенным к площади, и баром «Триесте» на первом этаже. Цвайтер любил заходить в этот бар, чтобы воспользоваться телефоном, прежде чем подняться в свою комнату.