Олег Андреев - Отель

– Все, готово. – Очкарик вытер пот со лба и воткнул кабель в монитор. – Хотите посмотреть?

– Конечно, хочу. – Карченко выдернул из уха наушник и спрятал магнитофон в стол.

– Вот, я тут все по каналам распределил. – Очкарик протянул ему пульт. – Магнитофоны в соседней комнате установлены. Включаются на запись, как только в комнате происходит движение. А как только какой-нибудь магнитофон начинает писать, к вам на пейджер поступает сигнал и информация, какая камера пишет. Длина записи шесть часов. За полчаса до конца пленки вы тоже получаете сигнал, чтобы могли вовремя поменять кассету. Если не можете, то за минуту до конца на запись включается любой другой свободный магнитофон. Вы можете остановить запись по желанию, нажав на нужный канал и вот на эту кнопку. Сейчас пишет третий и девятый канал. Вот, пожалуй, и все. Если что-то захотите уточнить, спросите.

– Ага, все понятно. Спасибо. – Карченко нажал на кнопку пульта.

Чеченцы играли в карты. Орали друг на друга на своем лающем языке, смеялись, пили пиво из бутылок и громко стучали по столу.

Карченко нажал еще раз. Изображение поменялось. Теперь он увидел кабинет Пайпс. Горничная сидела на столе и листала иллюстрированный журнал.

– Ну это барахло можно не писать. – Карченко нажал кнопку, и изображение на экране погасло.

Наконец он остался один. Колебания, мучительные переговоры – все позади. Он сказал «нет».

Он долго балансировал на самом краю. Он спасал ее от опрометчивых шагов. Два года предупреждал каждое ее действие.

«Хорошо тому живется, у кого одна нога, – и ботиночек не рвется, и подошвочка цела». Она решила идти до конца. Тщетно взывать к здравому смыслу. Американский здравый смысл существенно отличается от российского. Как прикажете внушить человеку чувство самосохранения? Разве мало было того случая в вокзальном переходе?

Впервые за свою жизнь он ощутил вдруг боль в груди. Удивился. Никогда не хворал сердцем, не жаловался, а тут прилег на несколько секунд после того мучительного разговора – и на тебе. Получи. Ахмат встал, открыл сейф и еще раз окинул взглядом бумаги. Среди аккуратно разложенных бланков, деловых писем торчали глянцевые корешки авиабилетов. Их вид успокоил, однако и вызвал новую волну горечи. Что за проклятая страна, в которой невозможно ни жить, ни работать по-человечески.

Ахмат встал и налил себе коньяка. Что может быть лучше рюмки хорошего французского коньяка? Лучше может быть только свобода. Сердце не отпускало.

«Хорошо тому живется, у кого одна рука, – и рукав не изотрется, и подкладочка цела».

Что ей, собственно, в этой жизни нужно? Не сможет она сделать отель Отелем. Сейчас. Сегодня. Лет двадцать должно пройти, прежде чем люди обретут чувство собственного достоинства и труд станет им в радость. Ради куска хлеба можно свернуть горы, но мир перевернуть невозможно. А как объяснить всем этим шакирам и арсланам, что худой мир лучше доброй ссоры? Что несправедливость рождает еще большую несправедливость, а законы мести почти никогда не успокаивают мертвых. Ахмат вдруг осознал себя предельно одиноким человеком. И даже не осознал, а ощутил. Можно быть одиноким в толпе и в то же время чувствовать полную гармонию и единство с целым миром, находясь, например, в одиночной камере… Как только появилась эта мысль, он тут же ее отбросил.

В камеру ради приобретения опыта или единения с человечеством идти не хотелось.

До собрания акционеров оставалось еще более двух часов. Ахмат убрал со стола часы, чтобы взгляд не останавливался на стрелках, снял даже наручные и сунул в карман костюма.

Спокойнее не стало. Он вспомнил, как в детстве с мальчишками убегал в горы. Не Приэльбрусье, но им хватало. Вершины были покрыты снегом. Выдавались такие чумные годы, когда температура скакала не только каждую неделю, но и по два-три раза на дню. В горах от постоянных перепадов скапливался снег, скованный многослойными прожилками льда, и вся эта масса держалась по прихоти неведомого существа. Там. На самом верху. И в ту зиму к ним приехали русские мужики из противолавинной службы и притащили с собой настоящую зенитку – восемьдесят восемь миллиметров. Да… Они пьянствовали целую неделю, а мальчишки, погодки Ахмата, все ждали, когда же начнут стрелять. Потом приехало начальство – и безделье закончилось. Оказалось, что пушку-то привезли, а снаряды забыли в Минводах. Наконец подвезли снаряды. Сколько мальчишек ни гнали, они все равно притаились в кустах у речки, всего в пятнадцати – двадцати метрах от зенитки.

Старшим у зенитчиков был Ваня. Впрочем, Ахмат не помнил точно, как его звали. Просто все русские для них в то время были Ванями. Это теперь он понял, что Ваня, по всей видимости, и в армии служил артиллеристом. Пьянка пьянкой, но на позиции у него был идеальный армейский порядок. Зенитку даже окопали подобием бруствера. Под стволом выложили пустые зарядные ящики и ЗИП, вкопали сошки. Ваня расхаживал по склону и время от времени покусывал жухлую травинку.

Картина так ясно встала перед глазами, что Ахмат улыбнулся. Поставь поблизости армейский барабан, и Ваня уселся бы на него, уподобясь Наполеону. Тот, как известно, тоже был из артиллеристов. Наконец прозвучала команда. Расчет брызнул в стороны. Дернули за бечеву и… Ахмат и его друзья сразу оглохли. Если бы они знали, что в артиллерии и новобранец знает истину, что орудие меньшего калибра больнее бьет по ушам. Легче перенести гаубицу, чем противотанковую семидесятишестимиллиметровку. Ослепительно сверкнуло. Вверх взметнулись мелкие сучья и трава, козьи орешки забарабанили по земле и головам. Все смотрели на дальний склон – там распустился грязный цветок разрыва. Спустя несколько секунд прилетел сам звук разрыва, а потом и эхо.

Ваня разглядывал склон в побитый, облупленный бинокль и делал поправки. Зарядили снова. Снаряды тускло отсвечивали в лучах утреннего солнца золотыми матовыми гильзами. Руки, телогрейки заряжающих покрылись толстым слоем солидола. Хмель из мужиков значительной частью вылетел вместе с выстрелом. Мальчишки переместились в тыл орудию, чтобы видеть, как из казенной части вывалится дымящаяся от жара гильза.

Выстрел.

В этот раз каждый из малышни постарался не закрывать глаза. Накануне пьяненький наводчик объяснил им, что выпущенный снаряд можно увидеть, если стоишь прямо позади орудия. Но для этого нужна некоторая зрительная практика. Надо не моргать. Быстро перевести взгляд вперед и выше, угадать место попадания. Ахмат, слышавший приказания Вани и лучше других знающий русский язык, выбрал точку на снежном склоне и наблюдал за козырьком снега, нависшим над поворотом дороги. По этому козырьку и велась стрельба.