Скотт Туроу - Презумпция невиновности

Я должен был бы догадаться, что Хорган так или иначе причастен к тем событиям. Меня охватывает чувство, среднее между разочарованием и негодованием.

– А знаешь, было время, когда я смотрел на Реймонда Хоргана и Ларрена Литла как на героев.

– Так и есть. Они сделали много добрых дел.

– А как насчет Мольто?

Сэнди отрицательно качает головой:

– Насколько я знаю, он был не в курсе. Вероятно, не верил слухам и разговорам. Его голова была занята Каролиной. Он был ее верным рабом, ее собачонкой. Убежден, что она вертела им как хотела. В Латинской Америке во времена моей молодости было много женщин типа Каролины. Я сам с такими сталкивался. Женщины использовали свои прелести, свою чувственность наступательно, можно сказать, агрессивно. Теперь на таких, кто подобным образом прокладывает себе путь наверх, смотрят неодобрительно, мало того – презрительно. Но надо отдать должное Каролине – она умела это делать.

«Ах, Каролина», – вдруг с невыносимой грустью думаю я. Чего я хотел от нее? Нет, у Сэнди не совсем верное мнение о ней. Может быть, сказываются перенесенные мною испытания и неожиданный конец процесса, или в округе Киндл объявили неделю всеобщей амнистии, или меня посещает очередное дурацкое наваждение – не знаю. Но я сижу в этом похожем на дамский будуар кабинете в клубах сигарного дыма и отчаянно тоскую по этой женщине. Что, если я совсем не понимал Каролину? Может быть, она страдала какой-то врожденной болезнью, или получила родовую травму, или у нее атрофировались органы чувств… Глупые догадки. Скорее ее, как и многих из нас, искалечила бесчеловечная жизнь. Меня вдруг пронзает нестерпимая боль. Ее боль. Она была как паук, запутавшийся в собственной паутине. Конечно, она мучилась, мучилась по-своему. Мучилась не случайно. Можно только гадать о причинах. Не знаю, в каком горниле жестокости выкован ее незаурядный характер. Но очевидно, что когда-то ей была нанесена смертельная обида, что ее окружало зло, от которого она хотела, но не смогла уберечься. Она пыталась измениться. Перепробовала множество ролей – любовница гангстера, звезда на тусклом небосклоне посредственности, доброволец на службе общественно полезного дела, путешественница в страну необузданных страстей, умный решительный прокурор, готовый отправить за решетку любого, преступившего закон. Но ничто было не в силах изменить ее суть. Последствия бесчестья хуже самого бесчестья. Навязанную ей с рождения жестокость, обманывая себя, тешась самооправданием и затаив боль в душе, она швырнула обратно, людям.

– Так как, – спрашивает Сэнди, – ты удовлетворен?

– Тем, что ты сказал о Ларрене?

– Чем же еще? – Он не мог знать, о чем я все это время думаю.

– Нет, Сэнди, не удовлетворен. Ларрен не имел права браться за мое дело. Должен был отказаться, как только ему предложили вести его.

– Может быть, ты и прав, Расти, однако позволь напомнить: он не знал, что злополучная «папка П.», как ты ее называешь, будет фигурировать в качестве аргумента защиты.

– Но ты ведь знал!

– Я?! – Сэнди рукой разгоняет табачный дым и говорит что-то по-испански, вероятно, какое-то ругательство. – Хочешь подать на меня жалобу? Надеюсь, ты не думаешь, что я с самого начала процесса решил использовать то дело? Что я должен был, по-твоему, сделать? Подать ходатайство об отводе Ларрена Литла? Интересно, как бы я его сформулировал? «Ваша честь, освободите судейское кресло для другого человека, поскольку жертва была когда-то вашей любовницей и вы вместе занимались противозаконными махинациями»? Я не циник, но некоторые вещи не для прений в суде. Мне нравится, что ты за честность в нашей профессии. Но твоя придирчивость при данных обстоятельствах, откровенно говоря, удивляет. По-моему, ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

– Я, в сущности, не педант. Меня не интересуют формулировки и вообще техническая сторона вопроса. Но у меня такое ощущение, что процесс шел не так, как следовало бы.

Сэнди кладет сигару в пепельницу и приближается ко мне – нарочито медленно, демонстрируя свое удивление и недовольство. Но я это уже видел, и не раз. Мне хорошо знакомы все его повадки – меня не проведешь.

– Сэнди, я многое передумал за последние часы. Если разобраться в деле, которое заключено в «папке П.», карьере Ларрена Литла придет конец. Ты использовал любую возможность, чтобы прозрачно намекнуть ему, что именно это и собираешься сделать.

– Милый Расти, ты, должно быть, знаешь что-то, чего не знаю я. Ничто не указывает на то, что Ларрен догадывается о содержании этой папки. Она ни разу не фигурировала в суде.

– Сэнди, ты не обидишься, если я скажу, что ты не вполне откровенен со мной?

– Боже мой, – говорит Сэнди, – ты заговорил, как моя Клара. – Он улыбается, но я не клюну и на эту его наживку.

– Признаюсь, я не сразу уразумел, что к чему. Какое-то время я думал, что это простая случайность – твои частые упоминания о папке. Теперь я понимаю: ты хотел привлечь внимание Ларрена. Последний раз, когда ты упомянул о ней – кажется, во время допроса Липа, – у тебя уже не было необходимости давить на Томми. С ним ты уже разделался. Ты к этому моменту все знал о Кумачаи. Тем не менее продолжал намекать, что при необходимости на глазах у публики вывалишь грязное белье. Поэтому при допросе Хоргана ты и заявил, что дело против меня сфабриковано. Этим ты дал Ларрену понять, что защита ни перед чем не остановится.

– Ты хороший следователь, Расти, – произносит Сэнди, помолчав.

– Ты мне льстишь. А я, наоборот, думал, что малость туповат. Есть куча вещей, до которых я не додумался. Взять хотя бы одно замечание, сделанное тобой несколько секунд назад. Откуда ты знал, что Ларрен поймет, какой материал в «папке П.»? Что он – о его грязных делишках? Говори.

Мы долго смотрим друг на друга. Если Сэнди и обескуражен, то умело это скрывает.

– Мне нечего сказать, Расти. Просто у меня возникли некоторые предположения, особенно когда я увидел, как Ларрен реагирует на показания Хоргана. Они близкие люди, прекрасно понимают друг друга. Как я уже говорил, Реймонд не мог остаться равнодушным к факту взяточничества. Мне кажется, между ними произошел тогда серьезный разговор. Правда, я точно не знаю, но мне это подсказывает интуиция юриста.

Да, Хорган. Вот кого я упустил. Он не мог не сказать Ларрену об этой папке. Сэнди прав. Надо подумать о происшедшем с другой точки зрения, но это потом. Сейчас надо окончательно объясниться с Сэнди.

– Поправь меня, если что не так, – говорю я ему. – Ты, конечно, не собирался открыто угрожать Ларрену разоблачением. Это не пошло бы на пользу процессу, даже могло нанести вред. И вообще не в духе Алехандро Стерна. Ты должен был придумать тонкий и эффективный ход. Дать понять Ларрену, что у него есть проблемы. Но сделать это так, чтобы никто ни о чем не догадался. Поэтому ты нашел другую цель – Томми Мольто. Сделал вид, будто защита намерена разоблачить именно этого человека и никого иного. Ларрен попался на твою удочку, поверил в это, и, чтобы отвести удар от себя, тоже стал катить бочку на Мольто. Он высмеивал его, угрожал привлечь к ответственности за неуважение к суду, обвинил в подтасовке доказательств и в том, что он подает знаки свидетелям. Однако это была палка о двух концах. Чем дальше загоняли Томми в угол, тем больше казалось, что ты привлечешь к разбирательству материалы папки. Складывалось впечатление, что дело действительно состряпал Мольто, чтобы Сабич не узнал о его сомнительном прошлом. Тем важнее было для Ларрена поскорее прекратить дело. Он опасался, что ты все-таки вытащишь на свет эту давнюю историю, что правда выплывет наружу. Он мог бы поспорить на собственное ранчо, что Томми не будет скрывать грязные делишки в Северном филиале, если он что-нибудь знал о них. Единственное, что могло удержать его, это желание защитить Каролину и память о ней. Но он не стал бы спасать шкуру Ларрена ценой собственной. Поэтому Ларрен, не дожидаясь нашего ходатайства, спешит заявить о закрытии дела. И знаешь, что интересно, Сэнди? В зале был только один человек, который точно знал, как должен закончиться процесс, – ты. Ты предвидел развязку и в меру сил и возможностей ее приближал.