Олег Андреев - Вокзал

Что Боцман и попытался сделать.

Но оказалось, что у обладателя мощной руки имеется еще одна, куда более мощная. Эта рука ухватила Боцмана за шиворот и грубо толкнула в толпу.

– Дед, я тебе сказал, нельзя.

И тут Боцман понял, что человек в черном и форменной фуражке и есть тот самый – с фотографии на Доске почета. Нет, отсюда он был совсем не похож. Не похож на фотографию, но безумно, шокирующе, бешено похож на Витю, четырехлетнего брата из поезда, таким он был во всех его снах о том страшном дне, когда их разлучила война.

Профессор уставился на Боцмана и только спросил:

– Он?

Боцман упрямо мотнул головой и снова двинулся на мощные руки. Теперь уже и Настена с Профессором помогли – кордон был сломлен. Боцман шел вперед, высыпавшие из Львовского пассажиры смели остатки этого кордона, поток уже сам нес Боцмана к… кому?

К брату! Брату!!!

Теперь он уже не верил и не надеялся – он знал!

Отброшенный фээсбэшник вскочил на ноги и что-то быстро заговорил в поднесенную к губам руку.

Наперерез Боцману вылетели из толпы еще трое дюжих, схватили, хотели было скурить, но Настева двинула одного по лодыжке, другому плюнула в лицо, а третьего за волосы оттащила от Боцмана.

Это была какая-то удивительная драка. Фээсбэшники разлетались муравьями, а Боцман шел и шел вперед.

Но не дошел. Оставалось метров пять. Он уже видел, как из первого вагона выгружают ящик, как брат, БРАТ двинулся к тому ящику, когда аж пятеро здоровил скрутили ему руки и повалили на перрон.

– Лежать, сука! Руки! Руки, падла, давай! Обыщи его, Вовчик!

Ларин повернул голову на этот шум, но за спинами ничего не увидел.

А Боцмана подняли на руки и понесли совсем в другую сторону. Мимо испуганных пассажиров, мимо бледного Сергея с пакетом в руке, мимо парочки хохлов с тюками, мимо всей жизни…

"Я все думала, какую песню вам спеть. Сначала хотела бодрую и веселую, но теперь почему-то мне грустно. Есть одна, подходящая к случаю. Это старая песня.

Очень красивая…"

И тогда изо всех сил Боцман закричал:

– Витька! Ларин! Витька. Бра-ат!!!

Разве можно перекричать шум вокзала? Разве можно пробиться в этом рое звуков? Разве вопиющий в пустыне надеется быть услышанным. Боцман не надеялся.

Но он перекричал! Он пробился и был услышан. Ларин дернул головой, прошелся взглядом по толпе. Откуда? Откуда он знает этот голос – смысла он не уловил, только тембр. Он с испугом покосился на ящик, в котором покоился гроб с матерью. Неужели это она из-за смерти, из-за непреодолимого порога подает ему какой-то знак? Ларин был материалистом и прагматиком, в загробный мир не верил, но попробуй тут не поверь, когда нахлынуло вдруг – бомбежка, огонь, кровь, крики, безудержный страх и бег сквозь ад, крик матери, его собственный крик и откуда-то издалека:

– Витька! Ларин! Витька! Бра-ат!!!

Ларин рванулся на голос интуитивно, почти машинально, пробил собой толпу суетящихся фээсбэшников и увидел небритое, отекшее лицо, пахнуло одеждой бомжа, нищетой и голодом. Это все на секунду отстранило невозможное и ожидаемое подспудно всю жизнь – нет, просто нищий решил подурачиться. Ларин отступил на шаг назад.

Но тут же каким-то неимоверным образом соединилось с той страшной войной, где тоже была нищета, голод, небритые щеки стариков, вонь и грязь, и словно что-то взорвалось наконец изнутри Виктора Андреевича.

И он, как женщина, как родившая ребенка мать, закричал протяжно и невыразимо.

Фээсбэшники на секунду ослабили хватку. Боцман выпал из их рук и почти на четвереньках пробрался к Ларину.

Они так стояли секунды три – начальник столичного вокзала и бывший речной матрос, а ныне отребье общества. Стояли и смотрели друг на друга. Нет, не потому, что не узнавали, не потому, что сомневались, а потому, что в таких случаях… Господи, у многих ли такие случаи бывают в жизни? Нормой это никак не назовешь! А те немногие, кому так посчастливится, ведут себя ненормально.

– Витя, кто это? – дернула за рукав мужа жена.

– Пап, это?.. – не договорила уже начавшая все понимать Лариса.

И только тогда Ларин широким простецким жестом утер слезы и распахнул руки навстречу брату. Они обнялись. Они вжались друг в друга они вцепились, вросли, чувствуя, как родные их тела отзываются нерастраченной, неизрасходованной силой братской любви.

– Мама умерла, – сказал Ларин.

Боцман кивнул. Он предполагал, что матери уже нет в живых. Он складывал свой возраст и ее – получалось, что мать если ушла по старости, то уже лет десять назад. Он был к этому готов. Но только теперь понял, почему к надежде в его предчувствии примешивалась боль. Значит, вот кто их свел – мать. Она их свела. Матери не умирают…

– Вот она, – сказал Ларин и показал на ящик.

– Виктор Андреевич, нам пора, – подлетел сзади Чернов.

– Я никуда не поеду, – сказал Ларин. – Я брата встретил. Вы видите?

Чернов даже не приостановился.

– Ничего, брат подождет. Тут такие дела – подождет ваш брат.

Откуда было знать фээсбэшнику, что Ларин встретил брата через пятьдесят пять лет. Откуда было знать этому агенту безопасности, что сегодня свершилось чудо. Откуда было знать Ларину, что Чернову сегодняшняя операция стоила нескольких лет жизни, седых волос и инфаркта, который случится через четыре минуты.

Фээсбэшники окружили Ларина и увели его к поезду, в котором уже сидел Кантемиров.

Людмила Анатольевна заставила себя подойти к Боцману и протянуть руку.

– Людмила, – представилась она, – Витина жена.

Последнее слово далось ей непросто. Боцман руку пожал Растерянно оглянулся. Настена и Профессор стояли чуть поодаль. Настена ревела. Профессор нервно теребил свой нос.

– А это Лариса, племянница ваша, – сказала Людмила Анатольевна.

Лариса, эта надушенная и брезгливая московская барышня, повела себя странно. Она вдруг бросилась на грудь к Боцману и поцеловала его в небритую щеку.

– А это мои друзья, – подозвал Боцман Настену с Профессором.

– Да-да, очень приятно.

Людмила Анатольевна растерянно повертела головой. Грузчики ждали распоряжений. Гроб уже стоял на тележке.

– И что теперь? – спросила она пространство.

– Что теперь… Теперь маму похороним и будем жить, – ответил Боцман и взялся за ручку тележки. – Я сам. Тележку я возить умею…

"Не уезжай ты, мой голубчик,

Печальна жизнь мне без тебя…"

– Ты, девонька, сиди тут и не рыпайся. – Проводник только сейчас понял, что за хомут он себе повесил. Когда в толпе фээсбэшных «шкафов» мимо его вагона в соседний прошел Кантемиров, проводнику все стало ясно. Ох, теперь будут трясти всю дорогу. Теперь ни левого не подсадишь, ни правого. А что с этой девкой делать? Хоменко хорошо – отдал и ушел. А ему-то как отчитываться?