Джеймс Гриппандо - Когда сгущается тьма

— Насколько я знаю, нет, — ответил мэр.

— А она будет с ним разговаривать, если он все-таки выдвинет такое требование?

— Ни в коем случае.

— Это ваша дочь так вам сказала?

— Меня заверили в этом и сержант Пауло, и шеф Ренфро.

Вперед выскочил другой репортер — старый негодяй, помешанный на сенсационных разоблачениях, который доставал своими расспросами Джека еще в те времена, когда Хэрри Свайтек был губернатором, а непокорный Джек считался колючкой в боку своего папаши. Его звали Эдди Мэлони.

— Мистер мэр! Вы можете заверить семьи заложников, что делаете все возможное, чтобы обеспечить безопасность их родных и близких?

— Это наша общая цель и стремление.

— Но как вы можете давать подобное обещание, коли отказываетесь обсуждать даже саму возможность разговора вашей дочери — которая, между прочим, является офицером полиции — с так называемым Фэлконом?

— Прежде всего мне хотелось бы подчеркнуть, что не я провожу эту операцию, — сказал мэр. — Главным переговорщиком и ответственным за ее ход и результаты является сержант Пауло, принимавший участие в разрешении многих кризисных ситуаций. И он уверен, что нельзя потакать навязчивым идеям психически неуравновешенного субъекта, позволяя ему разговаривать с женщиной, к которой он испытывает болезненное влечение. В этом пункте я лишь следую его совету.

У Джека от изумления непроизвольно отвисла челюсть.

Между тем мэр продолжал:

— Могу только добавить, что испытываю абсолютное и безграничное доверие к сержанту Пауло.

— Выходит, вас ни капельки не беспокоит то обстоятельство, что сержант Пауло может быть просто не готов к этой миссии, принимая во внимание его долгое отсутствие в связи с серьезной болезнью? — не отставал Мэлони.

— Если под словами «серьезная болезнь» вы подразумеваете его слепоту, то я, отвечая на ваш вопрос, скажу твердое и решительное «нет». Он не был бы назначен главным переговорщиком, если бы не считался самым подходящим и наиболее квалифицированным для такой работы человеком. Точка. К сожалению, дамы и господа, мое время истекло. Теперь предоставим действовать полиции. Благодарю всех за то, что пришли. — Мэр махнул рукой, повернулся и направился в ратушу.

Джек не стал отираться у телевизора, дожидаясь резюме телекомментатора, а сразу же схватился за мобильный, чтобы набрать номер отца. Однако, немного подумав, решил по мобильному отцу не звонить. Копы наверняка контролировали звонки с его мобильного, опасаясь, что он может обратиться в прессу или на телевидение. Кроме того, эфир в этом квартале буквально забит радиопереговорами и телефонными звонками представителей сил правопорядка, и ему не хотелось, чтобы кто-то намеренно или случайно вклинился в его разговор. Торопливо выйдя из ресторана, он нашел платный таксофон и с него позвонил отцу.

— Ты это видел? — первым делом спросил Джек.

Волнение, проступавшее в голосе сына, озадачило Хэрри.

— Да. Но не могу сказать, что услышал нечто сильно меня удивившее. Совершенно очевидно, что мэр не хочет, чтобы его дочь разговаривала с этим психом. Но я, между прочим, тоже не хочу, чтобы ты разговаривал с ним.

— Поверь мне, чувства мэра по этому поводу куда сильнее твоих. Возможно, они настолько сильны, что даже могут ему повредить.

— Это как же понимать?

Джек рассказал ему о разговоре с мэром в машине и о встрече с детективом Барбером в туалете ресторана.

— Судмедэксперт считает, что женщину, которую я обнаружил в багажнике машины Фэлкона, забили до смерти в четверг около полуночи, — добавил он.

— И что с того?

Джек бросил взгляд через плечо, проверяя, нет ли кого поблизости, подождал, пока два проходивших мимо офицера не скрылись в дверях ресторана, и только после этого продолжил разговор.

— Как бы ты отреагировал, если бы узнал, что личного телохранителя мэра видели у реки рядом с машиной Фэлкона примерно в это время?

— Вероятно, встретился бы с этим парнем и спросил, что он там делал.

— Давай исходить из предположения, что он не будет отвечать на наши вопросы. И мэр тоже. Кого в таком случае расспрашивать?

— Возможно, у меня поехала крыша, но ты, похоже, собираешься обратиться за разъяснениями к Фэлкону.

— Да, собираюсь, если только…

— Если только — что?

— Если только Фэлкона не ликвидируют до того, как мне представится такая возможность.

Хэрри некоторое время молчал. Судя по всему, обдумывал услышанное.

— Это очень серьезное обвинение, если, конечно, ты собираешься его выдвинуть.

— Да, — согласился Джек. — Очень серьезное.

— А ты… собираешься его выдвигать?

— Думаешь, это будет чистой воды сумасшествие?

В трубке снова установилось молчание. Джек уже было решил, что отец готовится в своей привычной манере произнести небольшую речь о его чрезмерной приверженности к теории заговоров, но просчитался. После паузы, показавшейся ему бесконечной, Хэрри Свайтек сказал:

— Позволь мне навести справки и кое-что проверить. Перезвони часа через два.

— Не надо ничего проверять…

— Я просто хочу тебе помочь.

— Ты уже помог мне. Один только факт, что не послал с моими догадками ко всем чертям, а решил кое-что проверить, говорит о многом. О том, к примеру, что я коснулся действительно чего-то важного. Так что позволь мне исследовать эту проблему, так сказать, изнутри. Возможно, при посредстве Пауло. Или даже Барбера.

— Полагаю, тебе надо выбрать кого-нибудь одного из них.

— Согласен.

— И кого же ты выберешь? — спросил Хэрри.

— Еще не знаю. Посмотрю, как будут развиваться события следующие два часа, и попробую довериться своим инстинктам.

— О'кей. И еще одно, сын…

— Что?

— Будь очень осторожен со всем этим.

— Буду, — пообещал Джек и положил трубку таксофона на рычаги.

Винс чувствовал, что скоро пойдет дождь.

Он вышел из командного пункта, чтобы глотнуть свежего воздуха. Северо-западный бриз овевал лицо и ерошил волосы. Дождь приближался, никаких сомнений. Винс ощущал его аромат, и это не имело ничего общего с обострением обоняния, якобы приходящего вместе со слепотой. Специфические запахи, разлившиеся в атмосфере, предвещали в Майами скорый дождь не менее ясно, нежели грозовые тучи, собиравшиеся над вершинами гор. Даже самый зоркий человек мог с закрытыми глазами почувствовать приближение бури.

Дождь был лучшим другом Винса. Он понял это в первый же дождливый день, когда после потери зрения вышел за порог и его резко ограниченные слепотой чувства лихорадочно искали некую привычную опору, за которую можно было зацепиться в восприятии действительности. Поначалу Винс запаниковал, ничего не увидев: ни цветов у крыльца, ни живой изгороди из колючего кустарника, ни тропинки, ведущей от дверей дома к парковочной площадке, по которой он совершал свой ежедневный моцион. Но дождь все это изменил. Именно звуки падающей воды позволили окружающим предметам вновь обрести привычную форму и очертания, заново утверждаясь в его сознании. Там, где прежде царила темнота, неожиданно прорезалось журчание стекавшей по сливам дождевой воды. Потом шум дождя в густой листве очертил в его сознании контур росшего поблизости миндального дерева. Шелест автомобильных шин по мокрой мостовой вызвал в памяти образ улицы. Даже трава отзывалась на дождь тихими, но явственными звуками, вбирая пролившийся на нее свежий утренний душ. Впрочем, зрячий именно в силу того, что обладал способностью видеть, никогда не стал бы выделять из общей симфонии звуков сольные партии того или иного омываемого дождем предмета. Но Винс — другое дело. У него просто не было выбора, и, дабы вновь обрести видение мира, он тщательно фиксировал в своем мозгу мелодию, выводимую каждым инструментом этого своеобразного оркестра. В этом смысле природа и привычное окружение работали на него, внушая мысль о том, что ничего в мире не изменилось — все осталось на своих местах, к его радости и удовольствию. Он слышал, как дождь выбивал дробь по почтовому ящику, как текла с тихим плеском вода в канавках вдоль подъездной дорожки и падали тяжелые капли с железной ограды, отделявшей его двор от соседнего участка. О, этот чудный, благословенный дождь! Винс невольно улыбнулся, словно встретив в его лице старого доброго друга.