Джонатан Рабб - Заговор

— Хотите — выпейте. Бар невелик, но выбрать есть из чего.

Ксандр заметил на столике рядом с кроватью подставку с изображением здания министерства юстиции, а на ней гостиничный стакан, наполненный льдом и виски. Очевидно, хозяйка начала без него.

— Спасибо.

Ксандр сдержанно кивнул, не очень-то понимая, что делать дальше. Выпить. Точно. Еще раз кивнув, он поставил сумку на ковер и достал из холодильника бутылку воды. Сара не отрывалась от телевизора, выражение ее лица подтверждало то неладное, что Ксандр почувствовал при телефонном разговоре. Ему хотелось убедить себя, что все по-другому из-за непринужденности второй встречи, из-за того, что Сара без макияжа, одета по-домашнему. Но дело было явно в чем-то большем. Ксандр подошел ближе к кровати, неловко держа руку в кармане.

— Ну-с, — произнес он, — и что именно мы смотрим?

Сара обернулась, и в ее глазах он уловил мгновенное замешательство.

— Вы что, ничего этого не видели?

Он покачал головой, улыбаясь:

— Я в конторе сидел. Эта… штука с Эйзенрейхом… понадобилось время, чтобы…

— Тогда вам, наверное, следует посмотреть.

Взяв пульт, Сара защелкала им, переходя с канала на канал. Ксандр стоя смотрел, как по всем программам показывали одно и то же: репортеры среди ревущих сирен, пожарные машины, микроавтобусы «скорой помощи». Различные сюжеты составляли картину одной суматохи, одной взятой под контроль бедственной неразберихи. Повсюду торчат национальные гвардейцы.

— То, что вы видите, доктор Джасперс, — Вашингтон. — Ксандр медленно осел на кровать. — Непривлекательный видок, правда?

Льюрэй, Виргиния. 26 февраля, 20.17

Лучи фонарей и прожекторов пробивались сквозь щели между толстыми досками амбарных стен, белыми пятнами ложились по широким полям вдалеке, их перебивали сине-красные проблески мигалок полицейских машин, окруживших одинокое строение. Клубы пара от дыхания ритмично вздымались к черному небу, а люди с винтовками караулили свою добычу. Свою добычу поджидали и журналисты с телекамерами: последние известия о событиях ночи, видеть какую им не доводилось никогда.

— Мне только что сообщили, что все три голландских дипломата живы, — проревел голос, усиленный мегафоном. — В тяжелом положении, но живы. А значит, убийства нет. У тебя остается шанс, если выйдешь сейчас. — Молчание. Говоривший, сотрудник ФБР, повернулся к стоявшему рядом коллеге: — С тыла блокировали? — Агент кивнул. — Даем ему три минуты, потом вперед. И скажи этим журналюгам, чтобы осадили, к черту, подальше.

Из темноты вылетела ворона и уселась на мерзлую землю между амбаром и полицейскими машинами. Птица склонила голову влево, завороженная мощными снопами света. Прошло полминуты, прежде чем тишину разорвал скрежет петли. Птица встрепенулась. В дверях амбара показалась сутулая фигура, укрытая тенью. Неожиданно птица поскакала, хлопая крыльями, прямо на вышедшего, мужчина в дверях растерялся, закрываясь руками от света, бросился бежать.

Раздался одиночный выстрел. Голова Эггарта дернулась, и он свалился на землю.

— Кто, к черту, стрелял? — заорал мужчина с мегафоном. Он помчался к телу, двое — за ним следом. — Господи, — бормотал он на бегу, — придушил бы этих местных! — Трое добежали до тела и перевернули его. Тот, первый, качнул головой, выпрямился, потом обернулся к огням. — Всем оставаться где стоите. Я хочу знать, кто сделал этот выстрел.

Один из агентов вытащил у Эггарта из кармана сложенную бумажку и вручил стоявшему. Тот развернул ее и прочел: «За грехи всех педерастов и тех, кто их покрывает. Гнев наш да будет скор». Он разобрал эмблему внизу листка. Еще один псих, свихнувшийся на народном ополчении против зла.

— Ему, по-видимому, не нравилось, что наши голландские друзья прибыли из страны, где терпимы к гомосексуалистам. — Фэбээровец уложил записку в пластиковый пакет. — Посмотрим, что скажут в лаборатории. Поищите, нет ли тут связи со всем остальным нынешним безумием.

Подошла еще пара в штатском, они вели мужчину лет сорока в форме полицейского патрульного.

— Это, что ли, любитель пальнуть? — спросил фэбээровец. Конвоиры кивнули.

— Грант Томас. Виргиния…

— Ладно, Грант Томас. Что, к черту, случилось?

Патрульный ничего не ответил. Жертве всегда должно быть уготовано место.

Сара дошла до холодильника и наполнила свой стакан.

— По последним подсчетам, восемь явных актов терроризма. Город в панике…

— Минутку, — перебил Ксандр, успевший за несколько минут выяснить про все их напасти. — В проулке? Они… вас… избили, больно вам сделали?

— Нет, это были профессионалы. — Она бросила пустую бутылку в мусорную корзину.

— Профессионалы?! — Ксандр медленно поводил головой из стороны в сторону, уставившись Саре в спину. — Не уверен, что понимаю… профессионалы? Какое это имеет отношение…

— Именно этот вопрос я и задаю. — Сара обернулась к нему. — С чего бы им представлять этот хаос на экране как «первую попытку»?

— Они назвали это первой… — Неожиданно тень узнавания прошла по его лицу, сами собой вырвались слова: — «Первая попытка вникнуть в суть происходящего на опыте».

— Что? — не поняла она.

Он поднял невидящие глаза.

— Так некто в шестнадцатом веке представлял, что такое эксперимент.

— Попроще, профессор!

Ксандр обратился к ней:

— Разминка. Проба сил. Замер глубин. Вот что такое первая попытка. Почему тогда о Вашингтоне говорят как о…

— Потому что меня хотели убедить забыть про Эйзенрейха.

— Они упомянули Эйзенрейха? — Ксандр и не пытался скрыть удивление. — Откуда им вообще известно об Эйзенрейхе? Даже мне не пришло в голову связать это, пока… — Страх сковал его лицо. — О боже мой! Ну конечно же. — Он вновь обратился к экрану. — Вот оно. Это они — Эйзенрейх.

Ксандр мерил шагами проход между кроватью и нагревателем, крепко сжимая двумя руками наполовину наполненный стакан виски. Два шага — поворот, два шага — поворот. Он будто впал в транс, часто останавливался, поднимал голову и смотрел прямо на Сару, которая, сидя на кровати, пыталась разобраться в принесенных им бумагах. После тягостных пяти минут он плюхнулся в кресло у окна и залпом выпил содержимое стакана. Поняв, что странные метания закончились, Сара сказала:

— Мне тут концов не найти. Половина — не на английском.

— Немецкий и итальянский, — ответил Ксандр довольно рассеянно.

— Точно. Видите ли, профессор… Ксандр, — поправилась она, пытаясь ободрить его, — понимаю, что это не совсем то, чем вы привыкли ежедневно заниматься…

— Это мягко говоря. — Он поставил стакан на стол. — Если припоминаете, мисс Трент, я занимаюсь теорией.