Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

Людмила захохотала вдруг:

— Жорж, что ты на меня так смотришь? Боишься меня? Не бойся! Не слушай его! Ивасик пьян. Он меня ревнует!

На набережной вдруг посреди ночи заиграл оркестр. Все встали на скамейки, чтобы лучше видеть.

У памятника остановился белый микроавтобус, из него шумно вывалилась уже изрядно пьяная стайка гостей. Жених вытащил на руках из автобуса невесту и тяжело понес ее к бронзовому кумиру, как новую жертву. Для них и грянул бродячий оркестр. Не оркестр, а всего два музыканта — тромбонист и трубач. Но они играли марш Мендельсона так слаженно, что казались целым оркестром.

Я вспомнил, что где-то тут на Английской набережной находится Дворец бракосочетания, и молодоженов первым делом везут к Медному всаднику фотографироваться. Как же здесь посреди ночи оказалась столь припозднившаяся пьяная свадьба?

Скорее всего, бракосочетались они не здесь и уже посреди застолья вспомнили, что не выполнили пункт обязательной свадебной программы, и решили навестить Безумного Императора. Они не знали, что принесли себя в жертву бронзовому кумиру. Они считали его своим посаженым отцом.

Из-за гранитной скалы вдруг выскочил с диким криком бородатый человечек в синем рабочем халате, в резиновых сапогах, с вилами наперевес. Свадьба замерла. Смолк оркестр. Я подумал, что это дворник хочет утихомирить не вовремя расшумевшихся гуляк. Но человечек взял вилы «к ноге», поправил на седой голове корону из серебристой конфетной фольги и пропитым голосом стал орать какую-то стихотворную чушь.

Он изображал Нептуна! А вилы, тоже украшенные фольгой, изображали трезубец морского царя. Два безумных владыки встретились. В остановленном времени…

— Горь-ко! — хрипло заорал Нептун в резиновых сапогах.

— Горь-ко! — подхватили вразнобой гости у памятника.

— Горь-ко, — дружно поддержали с катера французы.

— Музыку! — закричала Людмила. — Есть на этой посудине музыка? Я хочу танцевать!

Котяра спустился в рубку. И тут же зазвучала музыка. Знакомая. «Тень твоей улыбки». Людмила танцевала с Жоржем, Константин пригласил Натали.

Я прошел по узкой приступочке на нос катера. Катер пошел вдоль Васильевского острова к стрелке. Я не смотрел на окружающие красоты. Настроение было паршивое.

Я не заметил, как ко мне подсела Натали.

— Я не понимаю, Слава, — сказала она.

— Что ты не понимаешь?

— Зачем конспирология? Ведь история очень понятная вещь.

— История — тайна. Загадка, которую нужно разгадать.

Она пожала плечами:

— Зачем? История — это жизнь. Народы, как люди, живут, стареют и умирают. Разве нужно разгадывать жизнь?

Я-то надеялся, что она подсела ко мне совсем не за этим. Нехотя, я стал ей объяснять:

— История уже давно перестала быть природным процессом, когда судьбу народов решали землетрясения, войны, потопы и солнечная активность. Теперь судьбу народов определяют секретные «черные кабинеты». Их тайны я и пытаюсь разгадать…

— О-о, — сказала Натали.— Это очень опасная профессия, Слава.

— Натали! — крикнул с кормы Константин. — Куда ты пропала? Тащи сюда конспиролога! Мое здоровье пьем!

Когда мы вернулись на корму, Константин орал на Котяру:

— Отстань! Что ты привязался к профессору?! Не был он здесь в мае! Не был! Ты путаешь его с кем-то! Отвяжись от человека!

Потом все опять пили шампанское и танцевали. И катер, сделав круг у «Авроры», пошел опять к Медному всаднику. За столом мы с профессором остались с глазу на глаз. Он спросил меня:

— Послушайте, Слава, вы читали пушкинскую «Историю Петра»?

— К сожалению, он не успел ее дописать.

— Но сохранились же его планы, черновики, — не отставал профессор. — Они опубликованы. Вы их читали?

— Я знаю, что самые важные черновики пропали после обыска в его квартире. Самые важные семнадцать тетрадей о последних годах царствования Петра.

Я стал раздражать профессора. Он вопросил меня нервно:

— Неужели вы думаете, что великий Пушкин разделял ваши взгляды?

— После дуэли с Дантесом европейские газеты писали о нем как о «главе русской национальной партии». Европа назвала Пушкина своим врагом!

— Врагом?! — профессор вскочил и зашатался на зыбкой палубе. — Неправда! Пушкин никогда не был врагом Европы! С детства его называли «французом».

— За это и убил его француз?

— Неправда,— вскрикнул профессор и чуть не упал, его подхватил через стол белокурый красавец. — Неправда! Это не убийство! Это честная роковая дуэль! Честная роковая дуэль! — торжественно повторил профессор, уже усевшись за стол.

Я был спокоен. Очень спокоен. Мне сейчас не хватало моей картотеки, и я стал размышлять вслух:

— Зачем же они вызвали Пушкина? Это же Геккерны его вызвали. Правильно?

— Пушкин написал барону оскорбительное письмо. Он оскорбил барона. Любой честный человек не мог такого простить.

«Честного человека» я оставил без внимания и рассуждал дальше:

— Пушкин написал свое письмо вечером 25 января или ранним утром 26-го… А днем 25-го к нему домой приехал барон. Пушкин запретил Геккернам появляться у себя в доме. Случился скандал. Громкий скандал, — вспоминал я. — Не за этим ли приезжал барон? Не он ли скандал спровоцировал?

— Зачем ему скандал? — возмутился профессор. — Барон — дипломат!

— В этом и странность! Дипломату легко уйти от скандала. А он спровоцировал Пушкина! Ему нужна была дуэль! Он хотел дуэли! И он дуэль провоцировал!

— Зачем ему дуэль?! Дуэль — еще хуже скандала!

Я замер. После первой, не состоявшейся ноябрьской дуэли Пушкин написал «старичку» предупреждение: прекратите преследовать меня и мою семью, «если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, конечно, не становлюсь!» Он уже тогда мог растоптать барона, «обесчестить в глазах дворов нашего и вашего». Геккерн с ноября месяца висел на волоске, если он знал о неотправленном письме… А может быть, он узнал о нем только в январе? Тогда у него не оставалось выхода…

— У барона не было выхода! — отчеканил я.— Пушкин мог его разоблачить! У него были доказательства! Были документы! И барон решил вызвать Пушкина на скандал! А потом — убрать его! Убить!

Профессор воздел руки к кровавому небу.

— Чего он говорит? Была несчастная семейная трагедия! Слава, вы безумец!

Я не обратил на него внимания. Я думал о своем.

— Это не семейная трагедия. Это дуэль между Россией и Европой!

Профессор схватил за плечо Константина.

— Он хочет поссорить нас! Он ссорит Россию с Европой! Он забыл, что Пушкин был истинным европейцем. Может быть, единственным в России истинным европейцем, не считая его друга Петра Яковлевича Чаадаева!

Я засмеялся:

— За три месяца до смерти Пушкин написал Чаадаеву: «Россия никогда не имела ничего общего с Европою, история ее требует другой мысли, другой формулы…»