Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

— Круто! — захохотал вдруг Константин.— Слушай, Ивасик, совместим приятное с полезным. Месье Леон хотел экскурсию. Поехали, расскажи нам о городе. А мы послушаем. Не отказывайся, Ивас-сик. Сегодня мой день! Не имеешь права мне отказать! Поехали, Балагур!

Но профессор тут же вмешался, схватил Котяру за руку.

— Подождите! Я действительно хотел экскурсию. Литературную. Я хотел показать своим молодым друзьям душу города.— Он с недоверием посмотрел на меня. — Но Слава, по-моему… Это не его тема…

Натали смотрела на меня во все глаза. Она ждала, что я ему отвечу. Я допил шампанское и сказал:

— Почему не моя? Мы — русские, когда выпьем — только о душе и говорим.

— Поехали! — обрадовался Константин.

— Капитан,— обратился профессор к Котяре.— Отвезите нас к Медному всаднику. Я очень люблю этот великий монумент, созданный гением нашего соотечественника.

«По-по-по-по», — взорвалась выхлопная труба. И мы понеслись по кроваво-красной, закатной Неве.

Профессор решил вернуться к месту своего триумфа, где он так красиво поведал своим ученикам о судьбе России. Я не возражал. Я решил не касаться глобальных вопросов. Какое им дело до судьбы несчастных «бомжей»?

Разливая шампанское, Константин сказал профессору:

— Вы, наверное, клад нашли, месье Леон?

— Какой клад? — насторожился тот.

— Мне вы преподнесли яйцо от Фаберже, а горничной по этажу — брошку его же работы!

— Откуда вы знаете? — смутился профессор.

— Я заезжал за вами в гостиницу. Она мне сама похвасталась…

Натали засмеялась.

— Красивая вещь, да? Это я купила. И яйцо, и брошку. Да?

— Где ты их купила? — удивился Константин.

— В Гостином Дворе. У какого-то лохматого парня. У него целая сумка таких вещиц. Да?

— Когда ты их купила? — заволновался Константин.

— О-о, вчера, — припомнила Натали. — Вчера перед обедом. Профессор попросил у меня брошку для подарка той мадам. Я ему уступила. Брошка стоит всего десять долларов, — Натали засмеялась. — И ваше яичко столько же. Этот лохматый парень все продает за десять долларов… Это, конечно, дешевая подделка. Но очень красиво смотрится, да? Вы обиделись, Константин?

Если Константин и обиделся, то только на себя. Его версия разлетелась в пух и прах. Но он не сдавался, сурово посмотрел на меня, и я перестал улыбаться. Зато во весь рот улыбался белокурый красавец. Он не отрывал глаз от Людмилы.

— Хватит про деньги! Хватит! — сказала Людмила. — Поговорим о литературе! Ивасик, вперед! И без глупостей! Понял меня?

Катер плясал на волне как раз напротив Медного всадника. Я встал у рубки рядом с Котярой. Профессор допил шампанское и решил мне помочь.

— Слава, прошлый раз вы сказали, что Москва — материнская душа России. Правда? — Он повернулся лицом к памятнику.— Тогда получается, что Петербург — это душа вашего отца? Разве не так, Слава?

— Так,— согласился я.— Нашего сумасшедшего отца…

Профессор посмотрел на Людмилу и пожал плечами. Все уставились на меня, как на пьяного.

— Почему он сумасшедший? — спросила Людмила сурово.

Натали смотрела на меня с жалостью… И цирк начался.

— Смотрите сами! — Я показал на памятник. — Перед вами великий император. В Европе таких изображают либо в римских доспехах, либо в рыцарской броне… Смотрите на нашего!

— Его создал Фальконе, — напомнил профессор своим ученикам. — То, о чем я говорил. Россия на краю бездны. Это очень смело! очень!

— Извините, профессор. То, что вы сказали — мысль. Голая мысль. Памятник Фальконе — гораздо глубже…

— Глубже мысли? — съехидничал профессор.

— Мысль — удел людей. Бог с нами разговаривает образами. Медный всадник — образ Гения. На взмыленной лошади — человек в смирительной рубахе. Безумный император на осатаневшей лошади, вздернутой им на дыбы…

— Почему же Петр безумный?! — возмутился профессор.

— Он бросил Россию на чертово колесо европейской истории. Мы крутимся на нем триста лет…

— Слава! — оборвал меня профессор. — Вы просто заражены политикой! Я же просил вас…

Я рассердился:

— Какая тут к черту политика?! Это же образ! Безумная душа нашего города! Наш отец — убийца собственного сына… Мы — его дети. Мы — либо новые жертвы безумного отца, либо проклявшая его безотцовщина…

— Ива-асик! — громко пропела Людмила. — Ты о литературе говори! Только о литературе!

Она теперь обнимала и Константина, и белокурого красавца, тот, положив ей голову на плечо, нагло меня разглядывал, как чокнутого… Я разозлился.

— Вся русская литература — это литература безотцовщины: Евгений Онегин, Чацкий, Печорин, Чичиков, Раскольников — сплошная безотцовщина…

— А «Братья Карамазовы»? — засмеялась Людмила.

— Замечательно! — подхватил я. — Братья еще покруче. Эти отцеубийцы! Мстители! Русская литература началась с безотцовщины, а кончилась она отцеубийцами!

Все молчали. А я смотрел на легендарный памятник. Июньская ночная полутьма уже окутала его. Он будто парил над городом. Великолепен был безумный император в смирительной рубахе. И я захотел закончить «цирк» примирением.

— На обложке каждой великой русской книги можно поместить этот памятник. Любая хорошая русская книга — о нем.

Профессор спросил:

— Слава, за что вы так ненавидите Петра Великого?

— Я жалею его, профессор. В конце жизни Петр понял, что сделал все не так… Незадолго до смерти Петр перенес в этот город мощи святого благоверного князя Александра Невского, победителя шведов и тевтонских рыцарей. Это же поворот во всей его политике!

Я даже вздрогнул внутренне. «Волшебные» цифры с математической точностью предсказали этот поворот. 1684 + 39 = 1723 год! И когда Петр этот поворот начал осуществлять, хищные лизоблюды его отравили. А завещание его скрыли… Я поразился точности расчета «волшебных цифр».

— Хорош! — поднял руку Константин. — Ты пьян, конспиролог! Если бы не было Петра — ничего бы не было! Если бы не Петр, ты бы, конспиролог, до сих пор тараканов по стенам давил в курной избе! Петр образование нам, сиволапым, привил, промышленность завел! Петр заводы открыл, фабрики… Ты что же, Ивас-сик, против технического прогресса?

— Не против, — сказал я. — Японцы уже Европу и Америку перегоняют. Но они же не начали реформы с пластической операции. Не стали же они свои косые глаза в европейские переделывать. А Безумный Император с чего начал? Бороды мужикам брил, кафтаны обрезал, колокола на пушки переливал… Дядьку своего Никиту Зотова в патриаршьем наряде на пьяной свинье по Москве возил… Он уклад весь перевернул! Он же большевик, покруче чем Ленин. Вот в чем ужас! Он Россию лишил души! До сих пор мы не понимаем, кто же мы есть… Снаружи вроде на европейцев похожи, а внутри — азиатская степь…