Майкл Грубер - Ночь Ягуара

Усевшись, Дженни сказала Кукси, что закончила серию.

— Неужели? Это замечательно, моя дорогая. Придется найти для тебя еще какое-нибудь занятие.

А потом он пустился в рассуждения со Скотти об опылителях орхидей, то и дело делая паузу, чтобы включить в беседу Дженнифер, и спустя некоторое время Скотти стал делать то же самое. Обычно тихий, как кот, о рыбах и растениях он мог говорить без умолку, хотя никогда раньше не распространялся об этом с Дженнифер. А что же Кевин и Луна? Они терпеть не могли один другого, но сейчас только и тарахтели, словно друзья не разлей водой. Странно, конечно, но еще более странным было то, что Дженни это ни чуточки не волновало.

После завтрака Дженни помыла посуду и, вернувшись с кухни, нашла Кукси, который, примостившись на табурете рядом с микроскопом, сверялся с лабораторным журналом.

— Ты все записала на этой странице? — спросил он. — В этой колонке номера, кажется, идут не подряд.

— Да, но несколько образцов мне не удалось определить, и я не смогла их ни к чему отнести. Что-то, наверное, напортачила — прошу прощения. Те, которые я не смогла определить, находятся здесь.

Она подняла баночку, и Кукси всмотрелся в черную массу внутри.

— Ага, значит, они не определяются — ты не смогла отнести их по классификации ни к gemellus, ни к insularis?

— Да. Я смотрела по определителю, но они ни к чему не подходят.

— Странно. Что ж, давай посмотрим, ладно?

Он уселся за микроскоп и поместил осу на предметный столик. Некоторое время он внимательно всматривался, потом рассмотрел еще одну, потом третью, что-то бормоча себе под нос. Потом Кукси встал, достал папку с оттисками, изучил несколько распечаток, сверившись с определителем, снова заглянул в микроскоп… Все это сопровождалось бурчанием под нос, а потом неожиданно профессор стукнул кулаком и выругался:

— Ох, мать твою! У меня нет слов!

— Что? Я здорово дала маху?

Он посмотрел ей в лицо, и она увидела, что его глаза блестят, как у двухлетнего малыша, получившего конфетку.

— Здорово, да, но маху ты не дала. Ничего подобного. По-моему, ты обнаружила новый вид Pegoscapus.

— А это хорошо?

— Хорошо? Это замечательно! Эпохально! Я сам изучал этих маленьких паршивок более двадцати лет и обнаружил только один новый вид.

Для Дженни, лишь недавно узнавшей о существовании видов и о существовании у каждого живого существа научного названия, открытием стало то, что, оказывается, могут быть насекомые, не имеющие никакого названия.

— Так что, их назовем мы? — уточнила она, испытывая совершенно особое чувство. — И как? То есть, я хочу сказать, под каким названием занесем в журнал?

— Да как захотим, так и назовем, черт возьми! — воскликнул Кукси.

— Правда? То есть просто придумаем?

— Конечно. Разумеется, существуют определенные традиции. Виды обычно называют или по какому-то свойству, присущему данному организму — вроде особенностей формы или размеров, или по повадкам, по ареалу обитания, а то в честь кого-то, прославившего себя в данной области. В одном только Pegoscapus, как ты знаешь, отличились Хоффмайер и Герр. Я сам назвал мой Tetrapus в честь моей покойной жены.

Тут что-то произошло: Кукси словно сдулся, свет, только что сиявший в его глазах, потускнел, сам он осунулся. Дженни заметила это и испугалась.

— А как ее звали? — ляпнула она, не найдя ничего лучшего.

— Порция, — тускло отозвался Кукси.

— Как спортивную машину? — спросила Дженнифер.

И была поражена, увидев выражение его лица, ошеломленное, словно от удара. Девушка испугалась еще больше, не зная, не сморозила ли она по глупости что-нибудь обидное, ведь с этими англичанами ничего не поймешь, у них на все какие-то свои, странные понятия. Вон у него какое лицо сделалось: того и гляди удар хватит. Весь покраснел и за грудь схватился.

Она едва не побежала звать на помощь, когда из горла профессора вырвались звуки, которые не могли быть не чем иным, кроме смеха. Это удивило Дженнифер еще больше, ибо раньше Кукси хватало разве что на сухой смешок, а чтобы он давился от хохота, такого и представить никто не мог.

Но так или иначе, Кукси смеялся, и смеялся, похоже, не над ней, так что все было в порядке. Хоть и весьма странно.

Он сотрясался от хохота, колени дрожали, из глаз струились слезы.

— О господи, боже мой! — восклицал профессор время от времени и в конце концов заразил Дженни.

Она тоже рассмеялась из солидарности, радуясь тому, что ее дурацкая ремарка вызвала такой бурный поток веселья. Вообще-то она когда-то знала девушку по имени Крайслер, но не мог же такой джентльмен, как Кукси, и вправду жениться на девчонке, названной в честь машины.

Кукси все еще пребывал в пароксизме смеха, плотно закрыв глаза и совершенно утратив контроль над собой; он отпрянул от стола с микроскопом и свалился бы на пол, если бы Дженни не поддержала его. Она опустилась под стол вместе с ним, поддерживая его торс. От него пахло табаком и чем-то мужским. Тут смех Дженнифер сошел на нет, ибо то, что происходило с Кукси, уже не было смехом или, по крайней мере, не совсем смехом.

Спустя некоторое время, кое-как отдышавшись, он открыл глаза и посмотрел на нее. Его щеки были мокрыми от слез.

— О господи, — сказал он. — Как некрасиво. Пожалуйста, прости меня.

— Да ну, все здорово. Наверное, я ляпнула что-то забавное. Правда, если честно, сама не знаю, что именно.

— Да откуда тебе знать — эта старая шутка была в ходу у нас с женой… Ты напомнила… ну, и мне крышу снесло. Попробую объяснить. Начнем с машины — ты ведь, надо думать, имела в виду «порше», так? Порция — Порше — как-то в прошлом это тоже пришло мне в голову.

Даже не попытавшись встать с пола, профессор начал рассказывать:

— Мы были на конференции в Белладжио, это чудесный городок в Италии, со старинным дворцом, в котором они устраивают всякие форумы и съезды. И в этой конференции принимала участие молодая женщина по фамилии Мазератти. Не знаю, однофамилица или вправду состояла в родстве со знаменитой автомобильной династией — во всяком случае, эта симпатичная итальянка, похоже, на меня запала. Понятия не имею почему, но в любом случае мне ее внимание льстило — я ведь не всегда был старым козлом, вовсе нет. Представь себе, всякое бывало. Но вот эта Мазератти кокетничала довольно откровенно, и моя Порция — Порше — исходила от ревности. Все это вылилось в крупный разговор, но в разгар ссоры я вдруг возьми и ляпни: «Что за глупая ревность, кому придет в голову, имея „порше“, пересесть на „мазератти“!» Порцию это остудило, а когда я добавил, что у нее, наверное, тормозная жидкость потекла, мы оба расхохотались как сумасшедшие. Наверное, просто так прорвалось напряжение: шутка-то, честно говоря, ерундовая. Но с тех пор, стоило нам увидеть ту женщину, на нас смехунчик нападал: вино прыскало из носов, и все такое.