Эндрю Дэвидсон - Горгулья

Подобные технологические новинки служили слабым утешением для того, кто некогда восхищал своей способностью поддерживать адски длительную эрекцию. Так гибнут великие…

Я дотяну до состояния, необходимого для выписки из больницы, и двадцать четыре часа спустя буду мертв. Ядал себе такую клятву, и лишь она поддерживала во мне жизнь.

Я атеист.

Я не верю в Бога, который накажет меня за самоубийство.

Не имея религиозных убеждений, я никогда не считал свой несчастный случай божественным возмездием за свои «безнравственные» деяния. Я точно знаю, отчего произошла авария. Я был под кайфом, мне чудилось, что в меня летят стрелы. Чтобы увернуться от воображаемых стрел, я направил машину к реальному обрыву. Бензин в баке сработал именно так, как положено бензину: загорелся от вспышки. Когда пламя объяло мое тело, я загорелся согласно законам термодинамики и биологии. И нечего искать тут глубинный смысл.

Я понимаю, некоторые люди приходят к Богу после постигших их несчастий, хотя мне это кажется еще более нелепым, чем обретение Бога, когда все хорошо. «Я был сокрушен! Бог меня точно любит». Как будто никак не соглашаешься на романтические отношения, пока не получишь кулаком в морду от представителя противоположного пола.

Мое «чудесное спасение» не опровергнет моего убеждения в следующем: Небеса — лишь концепция, выдуманная самим человеком с целью примириться с тем фактом, что жизнь земная безжалостно коротка и вместе с тем, как это ни парадоксально, чересчур длинна.

В порыве полной искренности, однако, следует раскрыть некое обстоятельство, которое, по мнению многих теистов, непременно должно обусловливать мое неверие. Теисты утверждают, что я отрицаю мысли о Небесах лишь по одной причине: стоит мне принять их, как тут же придется признать, что самому мне суждено отправиться в ад.

Потому что я совершил убийство.

* * *

Нежный вздох опускается, точно шелковый саван, на душу, принявшую близкую смерть. Небольшая воздушная ямка в бурлящем потоке повседневности. Шелк этого ощущения трепещет (нет, «трепещет» — слово слишком активное: шелк опадает поверх тебя), словно тело вечно склонялось к земле и наконец-то достигло своего назначения. Знамя поражения милосердно отброшено, и оттого потеря не так горька. Само поражение поддается под осознанием поражения, а смерть поглощает победа.

Змеиный шепот стихает, и касание смерти столь нежно и притягательно: смерть — как хозяин, что гладит собаку по голове, как родитель, утешающий плачущего ребенка. Часы утекают, дни уже едва отличимы от ночи. Тьма сгущается, как прекрасное и тихое цунами, тело жаждет мягких колыбельных и прощальных молитв.

Я отвечаю за вышесказанное: ничто не сравнится с решением умереть. У меня появился отличный план, и я невольно улыбался. Я стал еще легче парить на своем воздушном матрасе.

Я был никем не любимое чудовище. Никто не оплачет эту потерю — для всех и вся меня уже не существует. Кто станет скучать — может, лицемерно заботливые врачи? Нэн честно старалась говорить правильные слова, изображать надежду, но ей хватало доброты не лгать. А вот я ей врал, когда притворялся, что хочу излечиться. Я доводил свой план до совершенства, я работал над ним, пока медсестры врачевали мои ужасные увечья, порхая нежными пальцами по омерзительному телу, — так самые легкокрылые мушки усаживаются на фекалии.

Самоубийство каждому хочется обставить как следует. Особенно тем, кто, подобно мне, уже обречен на существование залежалого пельменя. Хуже только смерть мозга или паралич — а это вполне вероятно, стоит допустить ошибку в расчетах. Так что, повторюсь, самоубийство каждому хочется обставить как следует.

Реализация моего плана начнется сразу после выписки из больницы, потому что в ожоговом отделении за мной слишком внимательно следят. В реабилитационном центре не будет ни замков, ни охраны. К чему? В таких местах стараются вернуть людей в общество, а вовсе не укрыть от него.

У меня по-прежнему имелось несколько тысяч долларов заначка на банковском счету, открытом на чужое имя; этого должно хватить с лихвой. Я уйду из реабилитационного центра, похромаю по улице, отыщу банк и получу эти деньги. Куплю плащ с капюшоном, чтоб передвигаться незамеченным по миру смертных. А потом начнется самая интересная охота за сокровищами.

Оружие достать будет несложно. Я уже решил, что обращусь к Тоду-мусорщику, мелкому перекупщику, с радостью готовому продать за лишний бакс родную бабушку. От перспективы с прибылью загнать ствол его лицо, все в рубцах от прыщей, осклабится, и он, пожалуй, даже парочку патронов накинет сверху.

Все остальное раздобыть еще легче. Бритвенные лезвия можно купить в любом магазине. Веревки продаются в скобяной лавке на углу. Снотворное — в соседней аптеке. Виски — в ликероводочной лавке.

Купив все необходимое, я заселюсь в гостиницу. Оставшись один в номере, приму парочку антигистаминных таблеток, хотя никакой аллергией не страдаю. Потом посмотрю несколько порнофильмов по платному каналу, просто поностальгирую по старым временам. Кто знает, может, даже с собой на прощание повидаюсь.

Пока буду смотреть кино, вставлю пару магазинов в дробовик. Потом соображу аркан, уделю особое внимание узлу. Цель моя — не удушиться, а сломать себе шею: чем больше и крепче узел, тем легче это сделать. Сооружу прекрасную петлю и покачаю лассо на руках, восхищаясь собственной работой; с гордостью подергаю конец веревки — вы же знаете, как мужики любят теребить концы. Неторопливо выйду на балкон с ружьем и лассо в руках. Закат. Вдохну вечерний воздух. Раскину руки, обнимая весь город. Сожму кулаки и дважды ударю в собственную изъязвленную грудь. Буду чувствовать себя сильным и мужественным, надежно привяжу веревку к балконным перилам. Перекину петлю наружу, проверю, чтобы длины веревки хватило на вполне чувствительное падение, прежде чем случится резкий, радостный рывок. Потом смотаю веревку, представляя, как проделал бы то же самое с чертовой змеюкой, поселившейся в моем позвоночнике.

Откручу крышку с пузырька с лекарством, вытряхну пять таблеток снотворного, закину в горло и запью стаканом скотча. Повторю этот коктейль еще несколько раз.

Так приятно посидеть с бокалом виски, любуясь закатом. Между двумя глотками освежающего напитка я открою пакетик с лезвиями и наполовину перережу веревку. Тут понадобится определенная игра в расчетливую угадайку — веревку нужно подрезать так, чтобы она не сразу порвалась от рывка и падения моего тела. Мне хочется, чтобы, когда я достигну самого дна пропасти, веревка меня удерживала хотя бы еще какое-то время.

Я выпью еще виски, проглочу еще пять таблеток снотворного. А вот зачем я принял антигистаминное: если переесть снотворного, может начаться рвота, а антигистаминные препараты нейтрализуют подобную реакцию и удерживают усыпляющее снадобье в желудке. Умно, да?