Джудит Гулд - Навсегда

— Но почему ты так уверена?

Стефани глубоко вздохнула.

— Потому что дедушка сообщил мне, почему его убили.

— Что? — уставился на нее Сэмми.

Она кивнула.

— Он сообщил мне мотив убийства, — твердо повторила Стефани. — Его записки. Когда я их прочитала…

— Да? И что же ты там обнаружила?

— Ну, они… они многое объяснили, дядя Сэмми. Понимаешь, он уже почти закончил собирать материал к биографии и дописывал второй вариант книги, когда понял, что рассказал только половину .

Сэмми задумчиво нахмурился.

— Ты знаешь, детка… Я вот сейчас вспоминаю, что во время нашего последнего разговора он… он действительно сказал, что что-то обнаружил. И не стал отрицать, когда я предположил, что это было что-то умопомрачительное.

— Так и есть. Потому что, видишь ли, дядя Сэмми, он обнаружил, что Лили Шнайдер жива.

— Ты не имеешь в виду…

— Я именно это имею в виду! Именно это! Лили Шнайдер живет и здравствует!

— Но… похороны! Тело! Если в этой могиле похоронена не Лили, то кто же?

— Это одна из многих тайн, которые мне предстоит раскрыть, — твердо ответила Стефани.

— И где же ты будешь проводить свое расследование?

— Везде, где это может понадобиться. Я начну с самого начала и буду двигаться вперед. — В ее голосе зазвенела сталь. — И пусть лучше никто не пытается остановить меня на этом пути. Когда я говорю никто, я и имею в виду именно это: никто .

Уже давно наступила ночь, но они все еще не спали. Стефани разогрела две замороженные пиццы с оливковым маслом, кольцами красного лука, копченым лососем, сметаной и икрой. Еще она открыла бутылку превосходного вина.

— Дядя Сэмми, ты поверишь, сейчас я знаю о Лили Шнайдер больше, чем о тебе, — говорила Стефани, отрезая себе пиццы.

— В таком случае, почему бы тебе не просветить меня на этот предмет? А?

— Хорошо. — Стефани отпила немного вина. — Лили Тереза Билфелд родилась двадцать второго мая тысяча девятьсот десятого года в Нойнкирхене, маленьком городке Австро-Венгрии, который сейчас принадлежит Австрии. У нее было две сестры. Старшая, Луизетт Эржбет Билфелд, родилась за десять месяцев до Лили. Младшая, Лизелотт Элизабет Билфелд, родилась через год после Лили. Их отец, Герхард Франц Билфелд, был инженером-путейцем. Их мать, Валери, родом из Будапешта, была пианисткой-любительницей и домашней хозяйкой.

Стефани замолчала, как бы раздумывая, стоит ли продолжать.

— Рассказывай дальше, — попросил Сэмми.

— Ладно. Эти три рождения принесли с собой и счастье, и трагедию. Трагедия состояла в том, что Лизелотт была тяжко больна.

— А что за болезнь?

— Героморфизм. Это ужасное заболевание, когда, едва родившись, человек начинает стареть. В пять лет Лизелотт выглядела как зрелая женщина, в пятнадцать лет она была уже старухой. Ты можешь себе представить, каково это — наблюдать, как твоя младшая сестра превращается в старуху?

— Нет, не могу. А в чем было счастье?

— Счастье — это талант Лили. Уже в пять лет она училась пению — хотя учителя музыки в Нойнкирхене были не бог весть какие. Эти уроки продолжались два года, и столько же времени родители регулярно возили Лизелотт в Вену и Будапешт к различным специалистам, хотя толку от них не было никакого. И по сей день не найдено средство лечения героморфизма. Когда девочкам было пять, шесть и семь лет, их отец умер после операции язвы желудка. Чтобы свести концы с концами, рояль пришлось продать, и уроки прекратились. Лизелотту тоже больше не возили к специалистам. В конце концов, когда дела пошли совсем плохо, Валери решила переехать в свой родной Будапешт, где их приняла к себе семья ее брата, которая жила вшестером в пятикомнатной квартире без горячей воды. Это было умное решение — переехать в Будапешт. Здесь было изрядное количество докторов и санаториев, но главное — именно брат понял, что голос Лили — это исключительный дар судьбы. Он взял вторую работу специально для того, чтобы оплачивать уроки лучшего вокалиста, которого можно было найти в Будапеште.

Будапешт был одним из двух главных культурных центров Австро-Венгрии, неудивительно поэтому, что учила Лили вокалу не кто иная, как всемирно известная мадам Милена Зекели. Плата за уроки соответствовала ее известности. Дядя выбивался из сил: ни доктора, ни мадам Зекели отнюдь не славились своей благотворительностью. «Если вам действительно нужны мои уроки, вы как-нибудь наскребете денег, чтобы их оплатить», — это было ее правило. Деньги с грехом пополам действительно наскребали, и мадам Зекели — воплощение требовательности и профессионализма — оказала огромное влияние на юную Лили.

Сэмми медленно кивнул, приглашая Стефани к продолжению рассказа.

— Шло время, Лизелотт совсем одряхлела, в то время как Лили и Луизетт превратились в настоящих красавиц. Где бы они ни появлялись, к ним было неизменно приковано внимание мужчин. Красота Луизетт была классической, но Господь совсем не дал ей музыкального слуха.

Стефани взглянула на Сэмми.

— Ты действительно хочешь знать, что было дальше?

— Очень.

— В таком случае, — Стефани отодвинула стул и поднялась, — я хочу выпить чего-нибудь, только не вина. Этот рассказ меня выматывает. А поскольку я провела всю неделю в одиночестве, мои голосовые связки не в лучшем виде. Раз уж я встала, может, тебе принести чего-нибудь?

— Может быть, еще немного этого превосходного вина?

— Сейчас.

Она быстро вернулась, неся в одной руке бутылку и штопор, в другой — стакан с содовой. Раздался хлопок — Сэмми откупорил бутылку.

— Ох, — воскликнул он, поводя вновь наполненным бокалом перед носом. — Амброзия. — Он отпил глоток. — Ну ладно, — Сэмми поставил бокал на столик. — Почему бы тебе не продолжить рассказ о Лили?

— Да. В общем, примерно в двадцать пятом году мадам Зекели пришла к выводу, что у ее талантливой ученицы есть все, чтобы стать оперной дивой мирового класса. Она решила, что Лили должна посвятить себя музыке — «принести себя в жертву», как, вероятно, выразился этот дракон в юбке. Она нажала на соответствующие педали, и Лили приняли в Будапештскую Академию Ференца Листа — одно из лучших и по тому времени наиболее престижных учебных заведений в мире.

— И? — нетерпеливо спросил Сэмми.

— Там она несколько лет занималась у разных преподавателей, не оставляя и мадам Зекели, та, в свою очередь, не могла расстаться с ученицей, приносившей ей постоянный доход. Затем, примерно в двадцать седьмом году, нашей Лили, похоже, надоело все время чувствовать у себя за спиной этого дракона мадам Зекели. В обход своей благодетельницы она подала заявление и была принята в хор Государственной оперы Будапешта. Мадам чуть не хватил удар. Она кричала Лили, что та слишком торопится, что надо еще готовиться, и все такое прочее. Но Лили сделала по-своему. Она уже вкусила свободы и не собиралась ее терять. Учительница и ученица расстались не самым лучшим образом. Через год Лили уже исполняла вторые партии, ее выделяли среди стажеров, она становилась восходящей звездой.