Джудит Гулд - Навсегда

— А теперь самое удивительное. Вы знаете, кто больше всех привлек внимание цыганки?

— Кто же? — Стефани решила, что было бы невежливо не спросить.

— Вовсе не бедняжка Лизелотт, ради которой мы, собственно, и пришли к цыганке. Нет. Именно Лили притягивала ее внимание. Я помню ее слова, обращенные к Лили: «Я знаю, что ты ищешь вечной жизни». Вы представляете? Она ведь до этого Лили и в глаза не видела! И никого из нас. Это было так страшно. Я хотела убежать, но осталась помимо своей воли, была словно приворожена к месту. А потом я услышала, как она сказала Лили: «Тайна, к которой ты стремишься, существует. И если кому-либо суждено ее найти, то это будешь ты. И тогда долгие годы ты будешь цвести красотой вечной молодости. Но будь осторожна, дитя мое! Будь осторожна! Всему живому суждено обрести вечный покой!» Какие загадочные слова! Я долго не понимала, что они означают. Но много лет спустя я поняла. Видите ли, мои собственные глаза не могли меня обмануть.

— Простите меня, пожалуйста, — перебила ее Стефани, — я немного запуталась.

— Я объясню.

На соседний балкон, громко чирикая, сел воробей.

Аида открыла сонные желтые глаза, но с поистине королевским достоинством продолжала лежать на коленях своей хозяйки.

— О! Вы только послушайте! — Старушка склонила голову набок, прислушиваясь. — Какое чудесное пение! Как радостно это — чувствовать жизнь!

— Да, очень красиво.

— Эта птичка напомнила мне, что мы с Лили занимались у одного и того же педагога, хотя уроки проходили раздельно. Вы знаете об этом?

— Вы говорите о мадам Зекели?

— Правильно. Кроме того, мы вместе учились в Академии Листа. Мне особенно запомнился один день. Мадам Зекели сделала так, что мы с Лили должны были петь вместе. Вы знаете «Россиньоль»? «Соловей» Делиба?

Стефани утвердительно кивнула.

— Жаль, что его сейчас так редко исполняют. Он очень красив, до боли, его почти невозможно петь. Видите ли, там всего три исполнителя: флейта, фортепиано и меццо-сопрано. Все три партии требуют виртуозного мастерства: такова партитура. У нас было только фортепиано: так решила мадам Зекели. Я исполняла вокальную партию, а Лили — партию флейты — без слов, разумеется. Это было потрясающе! Потрясающе!

Мадам пропела несколько тактов. Ее голос был на удивление сильным. Он взлетал, и дрожал, и трепетал. И Стефани вдруг осознала, что голос — это тоже музыкальный инструмент. Мадам Балац замолчала, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.

— Вы собирались рассказать, что имела в виду цыганка, когда она произнесла эту загадочную фразу, — напомнила Стефани.

— Да, хорошо, — вздохнула мадам Балац, явно недовольная тем, что ее так бесцеремонно вернули в настоящее. — Лили уехала из Будапешта, и мы встретились с ней только через несколько лет. Я тогда имела контракт в опере Будапешта, а у нее уже была мировая слава. Я помню ее возвращение — Будапешт был последним пунктом ее мирового турне. Она должна была петь в «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Кавалере роз»… Кроме того, ожидалось несколько ее сольных выступлений. Поскольку мы с нею были — ну если не старыми друзьями, то уж во всяком случае добрыми знакомыми, она настояла на том, чтобы в каждой опере я исполняла вторую партию. Я очень обрадовалась, но, как потом оказалось, напрасно. Лили в Будапеште ни разу не вышла на публику. Мне кажется, это была ее месть городу за неудачное начало ее здешней карьеры. Но это отдельная история. Так что я хочу сказать, мисс Смит. Я знала Лили. Вы понимаете? Знала хорошо . Мы с нею одного возраста, и ни одна из нас не выглядела моложе или старше другой. — Старушка замолчала и пытливо взглянула на Стефани. — Вы меня понимаете?

— Думаю, да, — ответила Стефани, хотя она совершенно не понимала, к чему же клонит мадам.

— У меня есть фотография того времени. Она там, на рояле.

— Это та, большая, — спросила Стефани, — где вы обе в напудренных париках?

— Значит, вы видели ее. Фотография была сделана во время генеральной репетиции, перед тем как Лили отменила все выступления и уехала.

Мадам Балац продолжала гладить свернувшуюся на коленях кошку, ритмично поднимая и опуская руку. Может быть, она так отсчитывала прожитые годы.

— Через много лет наши пути вновь пересеклись. Это была наша последняя встреча — во время моего приезда в Лондон, незадолго до ее гибели. По-моему, это было в сорок девятом. Точно. Сорок девятый год. Она уже была леди Хью-Коукс. Она устроила в мою честь небольшой ужин, на котором присутствовал и ее муж. Пришла Мария Каллас со своим мужем, итальянцем. Он был врачом.

— Менегини…

— Точно. Доктор Менегини. Пойдите в комнату. На рояле, позади других, стоит фотография в маленькой рамке работы Фаберже. Вы ее сразу увидите: эмалевая малиновая рамка. Принесите ее сюда.

Поставив свой стакан с вином на столик, Стефани пошла к роялю и взяла фотографию там, где указала старушка. Смахнув с нее толстый слой пыли, она вернулась на балкон и подала фотографию мадам Балац.

Та покачала головой.

— Нет. Я-то ее хорошо знаю. Вы. Вы ее внимательно посмотрите.

Что-то в ее тоне насторожило Стефани.

— Ну? — нетерпеливо спрашивала старушка. — Чего вы ждете? Смотрите же. Смотрите!

Стефани повернула фотографию к свету. Черно-белое фото, выцветшее и потрескавшееся. Большие накладные плечи на костюмах указывали на время, когда она была сделана. Слева стояла мадам Балац в возрасте примерно сорока лет. А рядом с ней — Стефани не верила своим глазам — прекрасная молодая Лили Шнайдер, выглядевшая не более чем на тридцать лет.

— Ну что? — продолжала настойчиво шипеть мадам Балац. — Вы видели ее?

— Да. Но разные люди по-разному стареют.

— Вы просто не хотите подумать, — мадам Балац сокрушенно вздохнула. — Поймите, мы с Лили родились в один год. Она — Близнецы, я — Козерог. Да, мисс Смит. — Старушка наклонилась вперед, ее глаза блестели, как животы двух огромных черных пауков. — Мы обе были в одном и том же возрасте, когда была сделана эта фотография. Нам обеим было по тридцать девять!

— Но… может быть, косметика… грим… тщательный уход за кожей… у всех же это по-разному происходит…

— Не ищите объяснений. Я лично не вижу причин. Скажите, мисс Смит, ведь я на этой фотографии выгляжу на свои тридцать девять?

— Д-да, — осторожно согласилась Стефани.

— А Лили? Сколько лет ей можно дать здесь?

— Двадцать девять… не больше тридцати.

— Правильно! — Старушка смотрела на Стефани не мигая. — Вы видите, мисс Смит, что цыганка оказалась права, не так ли? Лили удалось найти источник молодости. Как иначе можно объяснить эту фотографию? Почему в тот день до приезда гостей, приглашенных на ужин, Лили просто умоляла меня никому не рассказывать, что мы родились с нею в один год? А? Конечно, вы знаете почему. Даже если вы не хотите допустить эту мысль. Она боялась, что люди узнают о ее секрете и заставят поделиться им с ними!