Валери Стиверс - Кровь нынче в моде

«Чмок-чмок!» Две девушки передо мной обмениваются воздушными поцелуями.

— Замечательно выглядишь! — На обеих надеты укороченные леггинсы, балетки и замысловатые блузы.

— И ты!

«Чмок-чмок!» Они снова целуются и расходятся.

Шквал фотовспышек у двери оповещает о прибытии очередных звезд. Я узнаю Дольче и Габбана.

Какая-то женщина в причудливой шляпе проплывает мимо, болтая по мобильному телефону. Я смущена — на ней нет ни юбки, ни брюк. Присмотревшись повнимательнее, я вижу, что на ней действительно надеты лишь плотные, телесного цвета, колготы (я определяю это по поясу на талии) под блузой на бретелях в новом стиле «мини-муму». [12] «Мини-муму» — просторное домашнее платье в гавайском стиле.

Я вспоминаю о замечательном приспособлении — телефоне. Набираю номер Сильвии. Возможно, так я буду выглядеть более востребованной, а не отщепенкой, как до этого. Она отзывается после первого же гудка.

— Угадай, где я сейчас? На настоящей, реальной, напичканной знаменитостями вечеринке в честь универмага «Сакс — Пятая авеню», — На самом деле это ей следовало бы оказаться здесь, на этой крыше, глядя сверху на Нью-Йорк.

Она всегда мечтала жить здесь. Я демонстрирую Сильвии модные тенденции на дисплее — кружевные гофрированные манжеты, предметы одежды и украшения в викторианском стиле, кожаные шорты, трапециевидные топы, укороченные леггинсы…

— Ух ты! — восхищается она. — Я на пути к Калвер-Сити второй раз за день сегодня, и все из-за коротких леггинсов. Нико замучил.

Работа Сильвии в этом и заключается — носиться на машине по всему Лос-Анджелесу, покупая одежду и возвращая ее назад спустя неделю, иногда после того, как ее надевали в телестудии (шопинг-булимия!). Эти шоу не так престижны, как «Тэсти», и поэтому им не одалживают одежду в отделах по связям с общественностью известных брэндов. А магазины, естественно, относятся к подобной практике с подозрением, поэтому Сильвия всегда в напряжении, чувствуя себя преступницей и пытаясь отыскать магазины, в которых еще не побывала.

Однако она утверждает, что в этом есть и свои плюсы — напряженная работа и вся эта суета заставили ее похудеть. Поскольку в школе она всегда была книжным червем и к тому же пышкой, мне трудно представить ее похудевшей до шестого размера.

— Как там Нико? — спрашиваю я, имея в виду ее сумасшедшую начальницу.

— Сегодня утром она заставила меня намазать ей спину кремом для увядающей кожи. А потом предложила познакомиться с ее младшим братом.

Нико довольно странная особа.

— Ты собираешься пойти с ним куда-нибудь?

— Ох… — Сильвия умолкает. Я слышу, как сигналят машины. — Боюсь, что мне этого не избежать, но надеюсь, она забудет о своем предложении.

Сильвия ненавидит свидания.

Я вижу, как Аннабел общается с кучкой людей, среди которых Кристен Дрейн, руководитель отдела моды, которую прежде я видела только спящей. Неохотно заканчиваю разговор с Сильвией и приближаюсь к этой группе.

— Ты ведь работаешь на Алексу, верно? — спрашивает меня женщина с вьющимися коричневыми волосами и искусственными веснушками.

Теперь, рассмотрев ее вблизи, я убеждаюсь в том, что они нарисованные.

— Я слышала, как она орала на тебя сегодня утром.

— Из-за этого ты плакала сегодня в туалете? — спрашивает Аннабел.

— Мы не знакомы, — говорю я, пытаясь сменить тему. — Кейт Макэллистон.

— А я — Ноа Чайлдс, редактор отдела «Красота».

— Приятно познакомиться, Ноа. — Держу пари, что когда Алекса запрещала мне общаться с кем-либо из редакторов до конца лета, она имела в виду и вечеринки в том числе. — Алекса тоже будет здесь сегодня, да?

— Думаю, да, — отвечает Кристен. — Алекса не пропустит ни одного открытия, даже если это обувная коробка.

У Кристен раскосые дикие голубые глаза, короткий нос и превосходная осанка. Она курит. Я потрясена тем, что она так непочтительно отзывается о своей сослуживице в присутствии молодого специалиста, то есть меня. Злословие тут, кажется, в чести.

Кристен продолжает:

— Даже Лиллиан нарисуется, вот увидишь. Здесь будут раздавать антицеллюлитный «Крем де ла Мер» в придачу к джинсам.

— У Лиллиан целлюлит? — изумляется Ноа, явно обрадовавшись.

— Я не проверяла этого лично, дорогая, — ухмыляется Кристен. — Но ты, вероятно, заметила, что она просто одержима продукцией этой серии и продолжает расширять твой отдел за счет моего.

— Так почему же ты плакала? Что так взбесило Алексу? — Теперь Ноа пытается сменить тему.

— Лиллиан хотела, чтобы я отвечала на ее телефонные звонки, пока ее секретарша обедает, — неохотно отвечаю я. — А Алекса опасалась, что я там все перепутаю и у нее будут неприятности.

Все, открыв рот, смотрят на меня.

— Лиллиан разговаривала с тобой? — И она не уволила тебя?

— О чем она говорила с тобой?

— Да так, ни о чем. Просто сказала, что чувствует себя очень старой.

Все обмениваются многозначительными взглядами.

— Мама Кейт — Эва Макэллистон, создательница «Эва фор Эва», — ляпнула Аннабел ни с того ни с сего.

Кристен фыркает и дымит сигаретой.

— Это платье от Эвы Макэллистон? — спрашивает она. — То-то оно мне показалось знакомым.

— О, мой Бог! Мне так нравилась «Эва фор Эва», — восклицает Ноа. — В свое первое лето в Нью-Йорке я каждый день ходила в одном из ее платьев! — Она ласково смотрит на меня.

Я лихорадочно соображаю. Хватаю еще один бокал белого вина с проносимого мимо подноса и делаю большой глоток. Я и понятия не имела, что Эва настолько популярна. Единственная причина, которую назвали мне, чтобы объяснить ее депрессию, — это то, что ее последняя коллекция была неудачной. Если же у нее было так много поклонниц, наверняка она могла бы прийти в норму после одной-то неудачи.

— Ты знаешь, что Джину Джантору нравился дизайн твоей мамы? — спрашивает Аннабел.

— Я не знаю, кто это, — сознаюсь я и ожидаю града насмешек.

— Я писала доклад о нем. Он был главным редактором британского «Вог» в течение тридцати пяти лет и, как общеизвестно, единственным настоящим мужчиной в моде. Он одновременно был настоящим волшебником моды и настоящим кошмаром. Джин обладал величайшим в мире чувством стиля. — Я узнала, что Эва была одной из любимых восходящих звезд Джина Джантора в последние годы его «царствования».

Очевидно, моя мама имела обыкновение показываться на людях с Ле Джантором, как назвала его Аннабел.

— После того как ты сказала мне, что она твоя мать, я залезла в «Гугл» и нашла там фотографию, на которой они вместе в баре на улице Бауэри. Я скину ее тебе.

Я больше не хочу находиться тут. Не хочу говорить об этом. Я хочу только одного — чтобы они замолчали. Это как удар ботинком в живот — слушать о тайной жизни Эвы в Нью-Йорке и ее похождениях с каким-то чудо-парнем, вместо того чтобы быть дома с моим папой. Я удивляюсь тому, что мне до сих пор больно. Эва ушла так давно, что эта рана должна была бы давно зарубцеваться. Однако, услышав эту новость о ней — пусть это даже только фото, которое я никогда не видела, — я чувствую, как мои старые раны закровоточили.