Энн Бенсон - Похититель душ

Мы немного отдохнули, а затем матушка начала молиться – вслух, – что было для нее большой редкостью. Она всегда отличалась сдержанностью и не выставляла своей веры напоказ, уверенная в том, что Бог ее услышит, а значит, ей нет необходимости создавать впечатление набожности. Она молилась, обращаясь к Господу и Святой Деве, чтобы они даровали покой душе вашего сына. Закончив, она молча посидела несколько минут, затем повернулась ко мне и сообщила, что Бог велел ей отпустить грехи мальчика, и сказала, что, если она это сделает, он отправится в рай, куда по праву своей прекрасной жизни должен попасть.

Когда я запротестовал, заявив, что это должен сделать священник, она рассмеялась. «Я видела Черную смерть, – напомнила она мне, – а в те времена заполучить священника не удавалось ни за какие деньги, потому что чума косила всех подряд. Людей не хватало для того, чтобы похоронить мертвых, и мы обходились тем, что у нас было. Множество раз последнему, кто оставался в живых, приходилось заботиться о душах тех, кто ушел перед ним. И хотя он сам корчился в холодных руках смерти, он отпускал грехи умершим до него. Не станешь же ты утверждать, будто их души попали в руки Сатаны из-за того, что Бог не одарил их своей благодатью».

Она произнесла молитву над вашим сыном и отпустила ему грехи, и я всегда верил, что эти слова возымели нужное действие.

Она была такой хорошей женщиной, чистой духом и доброй сердцем. Мне пришлось поверить, что ее слова подарили Мишелю спасение.

– Ну, я рада узнать, что он получил отпущение грехов, – проговорила я сквозь слезы. – Но я не смогу успокоиться… Я должна знать… Ради Бога, скажите мне, как он умер?

– «Давай расчистим все тело», – сказала она.

«Но мы не должны этого делать, – возразил я. – Нам следует оставить его в мире».

«Нет, – настаивала она, – мы столкнулись с загадкой, которую нужно решить. Мальчик не ложится на землю и не засыпает себя песком и камнями, готовясь к неминуемой смерти. До его естественного конца было еще очень далеко».

Мы убрали весь песок и грязь с тела и увидели рану, которая, судя по всему, его убила. Его рубашка была распорота спереди, а внутренности вынуты наружу.

Слезы текли по моим щекам, падали на грудь и колени. Меня почти оставили силы, по жилам текла не кровь, а ядовитая ртуть, которая пронизывала все мое существо страшным холодом. Значит, мой сын умирал в страшных муках.

– Мы несколько мгновений сидели молча, глядя на страшную картину, открывшуюся нашим глазам. Матушка выругалась – очень тихо, – а потом приказала мне освободить руки. Она всегда носила в чулке нож – привычка, которой ее научил мой дед, и которая не раз сослужила ей верную службу. Она вырезала часть рубашки, аккуратно сложила ее и убрала в карман передника.

Чтобы лучше рассмотреть рану, так она сказала.

Мы внимательно изучили рану на животе, матушка осторожно дотронулась до нее кончиками пальцев и сдвинула в сторону внутренности, чтобы посмотреть, откуда они были вынуты. И снова выругалась. «Мы должны что-то сделать, – сказала она, – сейчас. Его нельзя здесь оставлять».

Я сказал ей, что это святотатство, что мертвых нельзя доставать из могилы. «Из-за этого у твоего отца были неприятности, разве нет? Нас повесят, если поймают».

«Мы будем гнить в аду, если ничего не сделаем, – настаивала на своем она. – Эту рану нанес не кабан. Наши души будут навечно прокляты, если мы все так и оставим. А на моей душе и без того хватает грехов».

Все мои протесты и мольбы остались неуслышанными, но мне все-таки удалось убедить ее вернуться домой, немного отдохнуть и спокойно решить, что делать дальше. Приняв это решение, мы начали снова засыпать тело песком и камнями. К этому времени матушка уже очень устала, она простояла на коленях довольно долго, а они у нее уже были совсем не те, что в молодости. Думаю, тогда ей было уже больше семидесяти. Я сказал, чтобы она встала, а сам закончил засыпать тело. Когда ей наконец удалось выпрямиться, она огляделась по сторонам, и я услышал, как она вскрикнула. Я посмотрел по направлению ее взгляда и увидел на вершине холма человека верхом на лошади. Это был дед, Жан де Краон.

Она редко говорила о своей семье и лишь упоминала, что ее отец был врачом. Он служил королям и герцогам, учился у величайших наставников, благодаря которым обрел огромные знания. Но в процессе занятий и последовавшей за ними практики хирурга он выкапывал и разрезал мертвые тела, что было строго-настрого запрещено церковью. Впрочем, он давно умер, и церковь уже не могла до него добраться.

– Жан де Краон знал историю ее отца?

– Думаю, в достаточной степени.

– Но он ничего не мог ей тогда сделать; преступления отца не были ее преступлениями.

– Милорд Жан, скорее всего, был с этим не согласен.

– Пусть думает все, что пожелает на своем насесте в аду, но я не могу понять, как судья может обвинить дочь в грехах отца?

– Мы отвечаем перед Богом за грехи отцов наших.

– Да-да, – нетерпеливо перебила его я, – но это же совсем другое дело – грехи, с которыми мы приходим в этот мир, а не те, что совершаем сами.

– У моей матери были и собственные грехи, за которые она отвечала перед Богом, – тихо проговорил он. – Милорд Жан знал, как заставить ее молчать. Кое-какие вещи о себе она хотела сохранить в тайне. Иначе, уверяю вас, рассказала бы правду о смерти вашего сына.

Неожиданно я испугалась своих следующих вопросов. Но поскольку проделала длинный путь, то решила не отступать – боль ждала меня везде, в какую бы сторону я ни пошла.

– Я хочу знать правду.

– Я очень сожалею, мадам, вам будет не просто ее выслушать.

– Говорите.

– Хорошо. Моя матушка считала, что живот вашего сына был распорот не клыком дикого кабана, а ножом. Позже она говорила, что тот, кто это сделал, постарался изобразить все так, чтобы казалось, будто в смерти Мишеля виновно животное. Он даже присыпал края раны землей. Но потом он решил похоронить мальчика. И тем не менее, даже если бы его нашел кто-нибудь другой, они могли бы и не заметить того, что увидела она.

Я молча смотрела на сложенные на коленях руки и отчаянно сжимала платок своей матери. Я не помню, когда достала его из рукава. Но я держала его в руке, превратив в крошечный комок, словно хотела выместить на нем свою ярость.

Мои мысли, которым следовало сосредоточиться вокруг того, что мне рассказал Гийом Карли, вместо этого обратились на мадам Катрин и ее отца. Учитывая, что она была незаконнорожденной, задавать подобные деликатные вопросы ее сыну мне бы не следовало, но какая-то тайна в прошлом помешала ей рассказать правду о смерти моего сына, и я чувствовала, что должна знать причину этого. В то же время мне не хотелось ставить Гийома Карли в неловкое положение своим требованием открыть мне, постороннему человеку, семейные секреты. В конце концов я остановилась на вопросе, показавшемся мне достаточно безопасным.