Петра Хаммесфар - Сестра

Он пожал плечами — безошибочный признак неловкости и незащищенности. «Она еще очень молода, Миа», — сказал он. «И до сих пор ей доставалось в жизни. Она очень рано потеряла родителей и вынуждена была самостоятельно пробиваться. Можешь себе представить, что при таких обстоятельствах молодой девушке приходится нелегко. При этом вырабатываешь нечто, что производит на других впечатление, вроде „боевого духа“, а как только уязвимость проявишь, уже проиграл. Я говорю это лишь затем, чтобы ты не делала ошибочных заключений на основании того, как она держится. По сути, она очень наивна и немного беспомощна. Ты знаешь этот тип — добродушный, доверчивый — легкая добыча для всякого, у кого недоброе на уме. Так что ее колючесть — это только декорация».

И еще как знала я этот тип! Он сидел как раз напротив меня. Его обстоятельное объяснение говорило о том, что он уже пришел к определенному суждению, и теперь опасается, что я выдам другую оценку.

«Мне хочется, чтобы ты с ней познакомилась», — сказал он. «И я хочу, чтобы ты знала, насколько все серьезно на этот раз. Она мне очень дорога, Миа. И если ты согласна, я приглашу ее к нам на следующие выходные».

Он бы ее, вероятно, уже на праздники с удовольствием привел в дом. Праздник любви. [3] Рождество, семейный праздник, называют иногда «Праздником любви» — прим. переводчика. Меня сильно впечатлило то, что он от этого отказался. Я согласилась на следующие выходные, и я ни в коем случае не была предвзята, что я должна особо подчеркнуть.

Я оценивала его знание людей не намного меньше своего собственного. Если бы он сам не владел изрядной долей этого знания, то не приходил бы регулярно в течение короткого времени к тому же заключению, что и я. А я ему свои заключения не внушала! Он заканчивал свои интрижки не для моего удовольствия, даже если это посторонним, особенно Олафу Вехтеру, могло так казаться.

После его объяснений в моей голове прочно засело определенное представление. Молодая женщина, научившаяся утверждать себя в жизни. Иногда это могло ей тяжело даваться, но она с этим справилась, пробилась и стремилась при том иметь место, где ей не нужно было ни драться, ни выставлять колючки, где ее бы любили ради нее самой. Господи, я действительно думала, что он нашел себе идеальную женщину.

И тогда появилась она, Изабель Торховен. Она приехала на поезде, и Роберт встретил ее на вокзале. Уже когда она подходила к дому, меня поразил ее взгляд. Очень оценивающий взгляд и очень пронырливый. Ее глаза были всюду одновременно, как если бы она не могла достаточно быстро все охватить и оценить.

Здесь не было ничего общего ни с колючками, ни с воинственным поведением или с самоутверждением. Она просто вынюхивала, как выражаются в ее кругах.

Уже одна дорога к нам с вокзала должна была ей ясно дать понять, что мы не бедствовали. Аристократический район. Чем ближе подъезжаешь к окраине города, тем большими становятся участки и тем дальше удалены от дороги дома. Наш подъезд был протяженностью около трехсот метров, а дом — очень внушительным. По нему было видно, что он был за большие деньги построен, и что куча денег уходила на его содержание.

У Изабель был глаз на это. Я думала о словах Роберта. Молода — это соответствовало действительности, но наивной или беспомощной она, вероятно, никогда не была.

Роберт был робок и обеспокоен, когда он представлял нас друг другу. Он буквально молил меня взглядами ее полюбить. Изабель трясла мою руку так, как будто получить левую протянутой для приветствия было совершенно естественным. Она не отпрянула ни на секунду от моего вида, из чего я заключила, что Роберт ее основательно подготовил. И все же тут была еще и большая доля самообладания и искусства притворства.

Созерцать мое лицо без того, чтобы уже через пару секунд не перейти к судорожной ухмылке, с таким не справлялся даже Олаф Вехтер, определенно привыкший к моей внешности. Это мог только Серж, но он позволял себе за это платить. И Роберт мог это, потому, что он меня любил, — меня, а не мое лицо, не мою правую руку и не потерянный глаз.

Изабель сказала, что она очень рада наконец-то со мной познакомиться. Я ожидала стандартных пустых фраз о том, что Роберт уже столько обо мне рассказывал, но она избавила нас от этого. Вместо того она просто лучилась в улыбке, которую сама принимала, наверное, за открытую, сердечную и такую естественную.

Но естественным в ней было только свежее, розовое личико — ни малейшего следа румян на щеках, никаких теней или губной помады. Только ее ногти были кроваво-красного цвета и такими длинными, как будто под страхом смертной казни запрещалось использовать пилку. Такие ногти я видела в «Сезанне», у стриптизерш.

Я велела фрау Шюр приготовить для нее комнату для гостей в конце галереи. Роберт отнес туда ее чемодан, показал комнату и прилегающую ванную, а она иронизировала при этом, что не может спать с ним. «Прямо, как в средние века», — услышала я ее слова.

Что Роберт на это ответил, я не поняла. Я слышала только его голос, звучащий тепло и сердечно, обеспокоенный тем, что что-то было не по ее вкусу.

Я ушла в кухню, занялась приготовлением кофе и не могла этого постичь. Эта девушка излучала холод, от которого я покрылась гусиной кожей, когда пожимала ее руку. Роберт должен был это ощущать так же, как и я, ведь он был таким чувствительным. И если он до сих пор не понял, с кем связался, значит Изабель Торховен должна была владеть чем-то значительно большим, чем простым искусством притворства.

Фрау Шюр уже все заранее приготовила — жаркое, немного рыбы и салат на ужин; еще до полудня она испекла пирог и даже накрыла в столовой стол, чтобы пить кофе.

Через час после прибытия Изабель мы сидели за этим столом, напротив друг друга. Свой дорожный костюм она сменила на простое платье. Это было светло-зеленое платье, красиво контрастирующее с ее рыжими волосами. Мне казалось, я узнаю вкус Роберта. То, что она переоделась в его присутствии, доказывало интимность в отношениях, которая вполне распространялась и на пару хороших советов по части гардероба.

На правой руке она носила широкий золотой браслет. Если он не был поддельным — а он не был поддельным, как я выяснила позже, — то он кое-что стоил. А тогда возникал вопрос, от кого молодая женщина, вынужденная сама пробиваться, получила деньги на такую драгоценность. Все-таки ей было только двадцать три года, когда Роберт мне ее представил.

На шее у нее было простое колье — подарок Роберта, тут мне никто не должен был специально объяснять, я знала о его предпочтении к неброским украшениям. Он не ценил, когда кто-то демонстрировал свое состояние таким чванливым образом. И что другое, если не подобную демонстрацию, должен был означать этот золотой браслет на руке? Посмотри, что у меня есть, я в твоем не нуждаюсь.