Петра Хаммесфар - Сестра

Ему было тринадцать, и он посещал школу. Я училась в Академии Искусств. Для ведения домашнего хозяйства отец нанял фрау Шюр. Тогда у нее была даже комната в доме, она обо всем заботилась и не делала нам никаких предписаний.

Это было чудесное и беззаботное время. Когда я во второй половине дня приходила домой, Роберт часто еще был с друзьями на прогулке, но аккуратно к ужину он возвращался. После этого он, бывало, часами сидел на стуле неподвижно и с неизмеримым терпением, пока я его рисовала, формировала с него гипсовые маски, лепила из глины его голову и тело.

И когда я, наконец, находила для себя идеальный материал, я высекала его из гранита и мраморных блоков. Сидя, лежа, стоя — фигуры различных размеров. Моим шедевром тех времен была «птичья поилка» для сада. Четырнадцатилетний мальчик в полный рост держит на вытянутых руках ландшафт с холмами и маленьким озером, что по нынешним представлениям может показаться безвкусицей, тогда же я так не думала. И еще сегодня я с гордостью могу сказать: «Это моя работа».

Один раз в неделю мы давали по телефону отчет в Испанию: у нас все хорошо, мы со всем отлично справляемся, все в полном порядке. Так это и было. Так это было годами.

Только я никому не могла бы объяснить, что Роберт значил для меня в это время, без того, чтобы не вызвать пару нелепых замечаний.

Однажды, когда ему было семнадцать, я зашла воскресным утром в его комнату, чтобы его разбудить. Это было в августе, окно было широко раскрыто. Он лежал на постели, в ночной духоте полностью сбросив с себя одеяло, и на нем не было даже одних из этих маленьких трусиков.

У меня к тому времени были уже некоторые любовные похождения за плечами, и я видела массу обнаженных тел — красивых и не очень, — что принадлежало к учебной программе. Тело Роберта мне было тоже хорошо знакомо — он достаточно часто позировал мне как модель, также и без одежды. И все это было всегда совершенно нормально и естественно.

Брат и сестра, и никаких абсурдных мыслей. Абсурдных мыслей у меня не было и в то августовское утро. Как он тогда передо мной на кровати лежал, был он только олицетворением красоты и невинности. Он был просто совершенным — молодой человек, с подтянутыми формами, который с самим собой и с окружающим миром в полной гармонии жил и распространял вокруг себя мирную ауру.

Мне хотелось в тот момент преклонить колени. После этого не было ни одного мужчины, которого я бы не сравнивала с Робертом. И не было ни одного, который смог бы выдержать это сравнение.

Когда он в двадцать привел в первый раз домой девушку, я думала, что задохнусь. Это не было ревностью, даже если позже мне старались это внушить. Она была незначительным молодым существом — слишком пестрым, слишком кричащим, слишком поверхностным, чтобы очаровывать его больше двух дней. Но тогда я еще не знала, насколько быстро он может распознать то, что под поверхностью скрыто, и мне было страшно, мне было панически страшно.

Я хотела, чтобы он был счастлив. Я хотела, чтобы он от женщины получал то, что он сам мог ей дать. И я знала, что не было ни одной, достойной его, что он всю жизнь должен будет довольствоваться посредственностью. Одно только это осознание перекрывало мне воздух.

Я заболела, у меня появились приступы астмы, диффузные боли внизу живота. Я бродила от врача к врачу, прежде чем не нашла подходящего для своего вида заболевания. Доктор Харальд Пиль, специалист по неврологии и психотерапии.

Пиль спросил меня, хочу ли я спать с Робертом.

Я сказала: «Нет».

Пиль спрашивал снова и снова, он спрашивал так долго, что я, наконец, сказала «да», чтобы он прекратил.

В течении двух лет я была у него на лечении и к тому времени, когда Роберт в двадцать четыре года в первый раз женился, уже давно поправилась. В этом даже Пиль был убежден. Я научилась примиряться с тем, что даже для такого мужчины, как мой брат, была доступна только нормальная жизнь. Я не могла заставить Богиню спуститься с Олимпа, чтобы его любить. Я не могла из глины слепить для него Еву и вдохнуть в нее жизнь. Я также не могла высечь для него из камня идеальную женщину.

Его первая жена Марлиз была хорошенькой девушкой. Не красавица — но славная, милая, уживчивая и ласковая, никоим образом не исключительная и никоим образом не расчетливая. Она сама происходила из зажиточной семьи, деньги ее не интересовали, только он. Она его боготворила. Я думаю, Марлиз всегда понимала, что с Робертом ее облагодетельствовала судьба.

Она мне очень нравилась, и мы с ней хорошо уживались. Пиль сказал позже, что Марлиз мне безоговорочно подчинилась. Я никогда не видела в ней соперницу робертовой благосклонности, следовательно, я могла ее принимать в качестве придатка к моему брату. Но Пиль ошибался более чем в одном пункте, и Пиль не был человеком, который признает свои ошибки.

Я никогда не хотела иметь Роберта только для себя, и я никогда не желала его, как мужчину, По крайней мере, сознательно. Могло быть, конечно, что у меня была пара фантазий, особенно ночью, когда в доме было так тихо, что я могла слышать каждый шорох в соседней комнате.

Взволнованный шепот, сдерживаемые стоны возбуждения и потом, позже, этот хрипло звучащий тон высшего пункта. Я всегда знала, что это был Роберт, от кого этот звук исходил, — Марлиз была слишком невыразительной для таких взрывов страсти. А Роберт, на него нужно было только посмотреть, чтобы знать, в какое путешествие он может взять с собой женщину, если только, она готова была его сопровождать.

Для меня это было всегда очень увлекательным — наблюдать, что два таких разных человека, как отец и Лучия, соединившись в третьем, передали ему только свои преимущества. От отца Роберт унаследовал рост, стройную фигуру, ухоженные руки и безошибочное чутье в делах. От Лучии он получил пропорциональное лицо, цвет волос — очень темный каштановый, мягкий и прямой характер, идеально очерченные губы и глаза — почти черные глаза, такие темные, что нельзя было отличить радужную оболочку от зрачка. Взгляд, как остатки жара в камине. Видя его, знаешь, что из этих остатков можно мгновенно разжечь новое пламя.

Одно только это — лежать в постели и к нему прислушиваться, вынужденно приводило к определенным представлениям, но я обладала достаточным рассудком, чтобы знать, что существовали границы. И другие мужчины. Мне тогда был тридцать один год, я не была исключительной красавицей, но привлекательна — это выражение я слышала часто.

В работе у меня тогда был как раз большой прорыв, и некоторые владельцы галерей пели мне хвалебные гимны. Я была на верном пути, чтобы сделать себе имя в искусстве. И еще, благодаря деловому чутью нашего отца, я была очень богата, что на многих мужчин действовало также весьма впечатляюще.