К. Сэнсом - Седьмая чаша

— Да, тут он дал маху, — согласился Барак.

— Но такое случилось с ним впервые.

— Как он добрался до Годдарда? Откуда узнал, где тот живет?

— Бог его знает. Глава магистрата сказал, что Годдарда не видели несколько дней. Готов побиться об заклад, что убийца проник в дом, привязал его к креслу и отправил настоятелю Бенсону ту самую записку. Этот спектакль стал наиболее выдающимся из всех его постановок.

Я сжал кулаки.

— Кто же он? Где он теперь?

— Мы вернулись туда, откуда начинали, — заметил Барак.

— И при этом даже не можем предположить, где он нанесет следующий удар. Ведь на этом все не закончится.

— Думаете, он продолжит охоту на вас?

— Откуда мне знать! Почему бы ему просто не взорвать весь дом, когда мы будем находиться внутри?

Я вздохнул. Больше всего мне сейчас хотелось посоветоваться с Гаем, но после нашей ссоры от него не было ни слуху ни духу. Я не удивился бы, узнав, что Пирс вернулся, проложив своими змеиными уловками путь к сердцу хозяина.

Я отодвинул тарелку, встал и поморщился от боли, которая обожгла спину.

— Сегодня мне нужно ехать в Бедлам. Шоумс должен был подготовить отчет для суда. Хочу предварительно просмотреть его, а заодно и проведать Адама. А позже — Дороти. Не сомневаюсь, что Билкнэп все еще торчит у нее в доме.

— Вы достаточно хорошо себя чувствуете для всех этих перемещений? — спросил Барак.

— Здесь я просто не усижу. Навестив Дороти, я зайду в контору. Нужно сделать кое-какую работу. Я…

Дверь открылась, и в гостиную вошла Тамазин. На ней было простое платье, а распущенные светлые волосы свободно ниспадали на плечи. Она окинула нас сердитым взглядом.

— Вы оба побывали на войне, как я погляжу.

— Где твой чепец? — спросил Барак. — Твои волосы распущены, как у незамужней женщины.

Не удостоив его ответом, Тамазин повернулась ко мне.

— Джек сказал, что вам не удалось поймать его.

— Нет, не удалось, — ответил я, — но мы продолжаем поиски.

— Он убил уже восемь человек, — нетерпеливо сказал Барак. — А если умрет пострадавший при взрыве человек сэра Томаса, то девять. Причем семеро из них приняли страшную, мучительную смерть.

— Потому-то мы и должны продолжать то, что делали до сегодняшнего дня, — добавил я.

Тамазин села напротив мужа и посмотрела на него взглядом, в котором слились воедино злость и печаль.

— Меня злит не то, чем ты занимаешься сейчас, — выдала она, — а то, каким ты стал после смерти нашего ребенка.

Барак посмотрел на меня и перевел взгляд на жену.

— Ты не должна говорить об этом в присутствии постороннего человека, — заметил он. — Хотя мне известно, что ты это уже делала.

— Мне приходится, потому что, когда я говорю тебе одному, ты меня не слушаешь.

Голос Тамазин перерос в крик, и она яростно стукнула кулаком по столу, заставив нас вздрогнуть.

— А ты не задумывался о том, каково все это время приходилось мне? Нет того часа, чтобы я не вспомнила день, когда родился наш малыш. Но тебя тогда не было, ты пьянствовал в каком-то кабаке. Да, именно тогда все и началось…

— Тамазин! — Барак повысил голос, но женщина стала кричать еще громче.

— Боль. Страшная боль. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Ты не можешь себе представить, что испытывает женщина в такие минуты. А повитуха говорит, что ребеночек весь перекрутился в моей утробе, что вытащить его живым она не может и придется сломать его маленький череп. Звук был негромкий, но он до сих пор стоит у меня в ушах. А потом она вытащила его, и я сразу поняла, что он мертв. Это понял бы кто угодно. Но мне все равно так отчаянно хотелось услышать его крик. Его крик…

По лицу Тамазин катились слезы. Барак побелел и сидел не шевелясь.

— Ты никогда не рассказывала мне об этом, — пролепетал он.

— Я берегла тебя! — крикнула она. — А ты меня беречь не желаешь. Вечно приходишь пьяным и заводишь свою песню: мой сын, мой бедный сын… Это и мой сын!

— Я не думал, что все выглядело так, — оправдывался Барак. — Знал только, что он родился мертвым.

— А как, во имя всего святого, это могло выглядеть?

Барак тяжело сглотнул.

— Я слышал, что, когда дитя в утробе матери вот так поворачивается, она уже не может иметь других детей. Мы…

— Я не знаю, по этой ли причине у нас нет детей! — закричала Тамазин. — И это все, что тебя волнует? Все, что ты можешь мне сказать?

Барак поднял руку.

— Нет-нет, Тамми, я вовсе не это хотел сказать…

Ему следовало бы подойти к жене, обнять ее и успокоить, но он был слишком потрясен ее эмоциональным всплеском. Поднять руку — это все, на что его хватило.

Тамазин встала из-за стола, повернулась и вышла.

— Иди к ней, — велел я. — Иди к ней немедленно!

Но Барак продолжал сидеть, беспомощный и оглушенный.

— Давай же, — поторопил его я. — После всего, через что мы с тобой прошли, ты наверняка найдешь в себе силы собраться и успокоить жену.

Барак кивнул и поднялся, сморщившись от боли в ребрах.

— Бедная Тамазин, — прошептал он и направился за женой.

Но в этот момент хлопнула входная дверь, на пороге возникла Джоан и сообщила:

— Тамазин только что ушла. Я сказала ей, что она не должна выходить из дома одна, но она пропустила мои слова мимо ушей.

Барак выскочил на крыльцо, я — следом за ним. Тамазин нигде не было видно. Мы подошли к воротам и остановились, всматриваясь в оба конца улицы. В следующее мгновение мимо нас рысью проскакала лошадь Барака Сьюки. В седле боком сидела Тамазин. Барак окликнул ее, но она уже находилась в дальнем конце Канцлер-лейн, быстро удаляясь по направлению к Флит-стрит.

Двумя часами позже я привязывал Бытие во внутреннем дворе Бедлама. Барак отправился на поиски Тамазин, но она словно растворилась в людских толпах. Мы не имели представления о том, куда она могла направиться. Тамазин была сиротой, и, кроме Барака, у нее никого не было. Сохранились, правда, несколько подружек еще с тех времен, когда она являлась младшей служанкой у королевы Кэтрин Говард, но, по словам Барака, она виделась с ними крайне редко. Только сейчас я осознал, какое ужасное, щемящее одиночество она испытывала на протяжении всех этих месяцев.

Барак все же надеялся отыскать хотя бы какие-то следы ее прежних подруг. Похоже, эмоциональный взрыв Тамазин настолько потряс его, что он впервые понял, сколько бед наделал своим неправильным поведением, и был полон раскаяния. Я молился о том, чтобы, отыскав ее, он не замкнулся снова в своей защитной скорлупе. С этой задачей ему предстояло справиться в одиночку, поэтому я отправился проведать Адама.

Меня впустил Хоб Гибонс и отвел в кабинет Шоумса. Смотритель дал мне прочитать отчет, подготовленный им для суда. В бумаге говорилось, что Адам исправно получает питание, содержится под надежным присмотром и его регулярно посещает врач. У меня сразу вызвало подозрение то, что отчет был написан чрезвычайно гладко, на что сам Шоумс вряд ли был способен.