Эрик Гарсия - Ящер [Anonimus Rex]

Я на лету схватываю, когда слышу каверзные вопросы, а потому варежку не разеваю.

— Очень хорошо, — говорит она. — В конце концов, это не так сложно.

Я начинаю различать тени: печку, стул, возможно, очаг и посреди всего этого высокую гибкую фигуру.

— Итак, мне известно, что вы здесь по делу, — сообщает тень, и я различаю массивный хвост, медленно покачивающийся среди прочих силуэтов. — И я способна отнестись к этому с уважением. Все мы делаем свою работу, причем стараемся выполнять ее в полную силу. Было бы нерадением и пренебрежением своим долгом, если бы вы не уделяли работе максимум внимания.

Теперь можно различить шею, долгий грациозный лебединый изгиб; руки, маленькие, но соразмерные; миндалевидные глаза, высоко поднятые над щеками цвета спелой сливы.

— Мне известно и то, что вы прибыли из Лос-Анджелеса, — продолжает она, — и, хотя, наверное, полагаете, что привыкли к жизни в мегаполисе и знаете, как вести себя в большом городе, зарубите себе на носу, что Лос-Анджелес — это детский манеж по сравнению с Большим Яблоком. То, что допустимо у материнской груди, недопустимо в яслях. Я вытащила вас сюда не ради себя, а для вашего же блага. На самом деле, я уже дважды спасла вам жизнь. Можете мне не верить, но это правда.

Колеофизис, вне всякого сомнения, и при этом красавица. Каждый из шести пальцев на ногах идеальной длины и пропорций, и перепонки между ними без единого изъяна. А ее хвост — о! этот хвост! — в два раза толще моего и в сорок раз милее. Единственное мое желание — избавиться, наконец, от чертовой прищепки, чтобы вдохнуть полной грудью ее аромат.

— Было бы неправдой сказать, что я не… понимаю, чем вы занимаетесь. Но если вы продолжите все эти расспросы, это расследование… мои возможности защищать вас вовсе не безграничны. Вам ясно?

— Мне ясно, что вы имеете в виду, хотя я вовсе не обязан со всем соглашаться. — Мои глаза наконец приходят в норму.

— Этого я и не ожидала.

— А еще мне не ясно, зачем вы притащили меня в хижину в Джерси. Могли бы послать телеграмму.

— Все это вас не касается, — отвечает Колеофизис. — Однако в отличие от всех остальных, я не верю, что вы можете пострадать.

— Кроме стычки с Гарри и Энглбертом, мне вообще ничего не угрожало. Знаете, что ваш головорез грозил разодрать мне горло?

— Они сообщили вам свои имена? — поджимает она губы, явно недовольная.

Я пожимаю плечами:

— Энглберт. Такое не придумаешь.

— Расскажите мне кое-что, — говорит она придвигаясь, так что меня обжигает ее дыхание. — Почему вам непременно нужно встревать во все неприятности?

— Я встреваю? По-моему, это они встревают в мою жизнь.

Пауза. Поцеловать она меня хочет или плюнуть? Ни то ни другое — Колеофизис отстраняется.

— Вы посетили доктора Валлардо, так?

— Если учесть, что ваши головорезы схватили меня у медицинского центра, вам это и без меня известно. — Не спрашивая разрешения — хватит с меня разрешений, — я начинаю приседать, вверх-вниз, вверх-вниз, стараясь оживить онемевшие ноги. Колео не обращает на мою разминку ни малейшего внимания.

— Это не мои головорезы. — И дальше, чуть помедлив: — Доктор Валлардо — человек извращенный, Винсент. Выдающийся, но извращенный. Лучше бы вы оставили его наедине с опытами по ублюдочиванью природы.

— Похоже, вы их не одобряете.

— Я знаю, чем он занимается. Из первых рук. — Она садится на стул. — Еще вы докучали Джудит Макбрайд.

Откуда она все знает? Неужели за мной следили с того момента, как я вылез из самолета? Мучительно сознавать, что я был настолько сбит с толку этим городом, что и намека на хвост не обнаружил, несмотря на всю мою манию преследования. Привычка озираться всякий раз, когда я иду по городу, въелась мне в плоть и кровь, так же как смотреть то и дело в зеркало заднего обзора в машине. Проклятье, обычно я проверяюсь насчет хвостов даже в душе.

— Я не докучал. Я задал пару вопросов.

Тяжелый взгляд, и она кивает на стул:

— Садитесь, пожалуйста.

Я завязываю с приседаниями и падаю на стул напротив нее. Я обращаю внимание на отсутствие упоминаний о моей схватке с дином-гибридом в переулке за клиникой, но прихожу к выводу, что либо еще черед не настал, либо ее шпионы той ночью работали спустя рукава.

Колео берет меня за руку, и трепет проникает сквозь оболочку, бежит по руке и останавливает сердце. Как ни странно, ему это вполне по душе. Мгновение спустя оно возобновляет работу.

— Пожар в «Эволюция-клубе» — это чудовищно, — говорит она мне, и, судя по блеску в ее глазах и мягким интонациям, будто ватой перекладывающим каждое слово, мне кажется, что говорит она искренне. — Погибли дины, и это плохо. Пострадал Донован, и это ужасно. Ужасно. И я полагаю, что вас не менее беспокоит смерть вашего партнера. Но все это просто несчастные случаи. Способны вы это понять?

— Вы были там той ночью? Когда погиб Эрни? — спрашиваю я.

— Нет.

— А в Лос-Анджелесе — в клубе?

— Нет. — И хотя нос мне в данном случае не помощник, я чувствую, что в обоих случаях она говорит правду. — Но я знаю, что вовсе не предполагалось того, что произошло. Не так, как это случилось.

— Замечательно. Что же предполагалось?

Она качает головой, вскидывает руку:

— В этом все дело, Винсент. Вы должны прекратить задавать вопросы. Вы должны сегодня же покинуть Нью-Йорк и навсегда выбросить все это из головы.

— Я не могу сделать этого.

— Придется.

— Понимаю. Но не буду.

Не могу сказать, смеется она или плачет: голова ее опущена, плечи трясутся, все тело содрогается в конвульсиях: то ли приступ рыданий, то ли припадок хохота, но я прерываю беседу, чтобы вновь потянуться. Меня выматывают такие посиделки, и шкура под облачением покрывается холодной испариной.

Она встает, с глазами, блестящими от слез, — так и неясно, смеялась она или плакала, — и качает головой, словно отказываясь продолжать разговор. Здесь был бы к месту тяжкий вздох.

— Я сделала все, что могла, — вздыхает она. — Я больше не могу защищать вас.

— Понятно, — киваю я, в то время как часть моего сознания недоумевает, почему я не соглашаюсь и не отправляюсь восвояси, спасая свою нежную шкуру. Защита обычно дело хорошее, и я не выхожу из игры лишь потому, что чувствую, как близок к чему-то грандиозному.

— Неужели эта работа для вас важнее жизни? — спрашивает Колео.

Я медлю, и она дает мне время подумать. Мой затянувшийся ответ срывается с губ еще прежде, чем я осознаю, насколько он верен:

— В данный момент эта работа и есть моя жизнь.

Она понимает и более не настаивает. Меня это радует. Я смотрю на часы — уже поздно, и теперь, когда я вполне уверен, что не буду изувечен посреди штата Нью-Джерси, усталость начинает брать свое. Мышцы жаждут освободиться от оков, уже предвкушая восхитительную негу в горячей ванне отеля.