Джон Бердетт - Бангкок-8

Когда я вошел в дом, она перегнулась через перила лестницы и извергла изо рта ярко-красный поток, который угодил в специально отведенное на земле место.

— Напомни мне, мать, сколько мы тебе платим за неделю?

— Четыреста пятьдесят батов.

Я вытащил из кармана свернутые в трубочку деньги.

— Извини, что задержали.

— Не задержали. Сегодня как раз день платы.

— Когда ты их видела в последний раз?

— Два дня назад, но потом она приходила еще и забрала свои вещи. Должно быть, вчера, когда я была у дочери в Нахон-Саван.

— Вчера у тебя был выходной?

— Да.

— Ты спишь здесь?

— Да.

Я присел на корточки, дабы не возвышаться над ней каланчой. Она, чтобы ее глаза не оказались выше моих, немедленно последовала моему примеру. Я достал фотографию Брэдли.

— Это тот самый хун Брэдли?

Женщина энергично закивала.

— Извини, у меня нет фотографии мадам Брэдли. А у тебя?

Она мотнула головой.

— Можешь ее описать?

Моя просьба вызвала у нее мимолетное сомнение, но она решила, что я хороший человек, и несколько странных вопросов не смогли поколебать ее уверенности.

— Высокая, о! Очень высокая, никогда не встречала таких высоких женщин.

— Одного с ним роста?

— С ним? Нет! Он настоящий гигант.

— Кто отдавал тебе распоряжения?

— Она.

— Значит, она говорит по-тайски, как мы с тобой? — Мой вопрос ее смутил. — Так она фаранг или нет?

— Нет, не фаранг. Говорит, как мы с тобой. Сначала я подумала, что она африканка. — Женщина обвела руками вокруг головы, показывая, какая у незнакомки прическа и рост. — Но оказалось, что тайка.

— Как ты ее называла?

— Мадам Брэдли.

Глупый вопрос.

— Мать, я хочу здесь осмотреться.

Она пожала плечами. Все равно бы не смогла меня остановить, даже если бы хотела. Я оглядел занимавшую весь первый этаж большую комнату с двумя тиковыми балками на равном расстоянии от стен. Длинные узкие доски пола были хорошо отполированы, даже лучше, чем обычно в подобных домах, и тускло, по-старинному, отражали свет. На полу были разбросаны яркие подушки и матрасы. Шелковые чехлы подушек зеленых, оранжевых и красных тонов удачно контрастировали с деревом пола и стен. Панели на стенах сияли золотом листвы и синевой ночи. Низкий длинный стол из тика имел скрытое углубление для ног и ступней. Стол был застелен синей домотканой скатертью, на нем стояли подставки из пальмового дерева с желтыми домоткаными салфетками, серовато-зеленые тарелки и чашки, а в скорлупе кокосового ореха — лимонные свечи.

Я не знаком с нравами в американской армии, но мне показалось, что вряд ли простой морпех выбрал бы подобное жилище, чтобы хвастаться перед своими товарищами. Даже по тайским понятиям жить в доме из тика — большая причуда. Их, как правило, снимают либо придурковатые иностранцы, либо артистически настроенные тайцы, которые много времени провели в таких местах, как Париж или Нью-Йорк. Присмотревшись, я заметил большие лакированные корзины из тех, весьма модных сейчас, и матрасы из набивного золотого шелка, которые производит исключительно корпорация «Комапастр», поставляя их только королевским семьям и миллиардерам. На стеллажах стояли бесценные антикварные предметы: старинные кувшины для воды, погребальные урны с ручками в виде бутонов лотоса, керамические сосуды для амулетов. Все в тайском духе. Комната так и просилась, чтобы ее фотографировали фаранги.

Для того чтобы подняться на второй этаж, следовало выйти из дома и воспользоваться внешней лестницей. Дверь оказалась закрытой, и мне пришлось снова спуститься и отыскать старушку.

— Мать, я забыл ключ. Можно взять твой?

Она полезла под юбку, и я заметил современный кошелек, какие носят пешие туристы, или, как их теперь называют, бэкпэкеры. Женщина вытащила из него большой медный ключ и подала мне. Я снова поднялся по лестнице и вошел в большой прохладный дом.

Жалюзи на окнах без стекол пропускали воздух, а тиковые стены — отличный изолирующий материал. Внутри было темно, только еле виден дверной проем. Я отыскал выключатель и закрыл створку. Свет лился, казалось, ниоткуда и шел снизу вверх — от тиковой панели, которая тянулась по всему коридору.

На стенах висели шесть этюдов — одно и то же женское лицо в разном цветовом исполнении, в том же стиле, что и знаменитые портреты Мэрилин Монро Уорхола. [14] Уорхол, Энди (1928 (1930?-1987) — художник, кинорежиссер и наиболее видный представитель поп-арта. В конце 50-х годов XX столетия создал новый художественный стиль, для которого характерно использование сюжетов и приемов, связанных с повседневной жизнью, рекламой, практикой средств массовой информации: например, картина с увеличенным изображением консервной банки или несколько раз повторенные на одном полотне портреты знаменитостей. Женщина, без сомнения, наполовину тайка, наполовину негритянка, а это в моем обществе совершенно особая категория людей. Чуть за тридцать — значит, родилась в конце шестидесятых или в начале семидесятых, когда город был наводнен американскими военными, проводившими здесь отпуска во время вьетнамской войны. Известно, что в американских войсках служило много афроамериканцев, и теперь их дочери работают в бангкокских барах. Мой народ отличается расистскими предрассудками и считает их изгоями, так что такой судьбе не позавидуешь. Дверь вела в спальню, и стало видно, что преклонение перед той женщиной похоже на наваждение. Ее изображения были повсюду: в масле, акварелях, на черно-белых и цветных фотографиях, в полный рост или по пояс. Напротив кровати висела искусно написанная маслом картина — бедра женщины слегка повернуты к зрителю, лобок без волос, темные соски на красивых смуглых грудях, длинная шея, разноцветные волосы, разбросанные в артистическом беспорядке и вовсе не африканские. Если смыть краску и не завивать, думаю, они были бы прямыми и черными. Но глаз почему-то останавливался не на ее лице, а на нефритовом шарике на золотом стерженьке, который наискось пронзал ее пупок.

Завороженный красотой женщины, я опустился на кровать, любуясь ее длинными ногами, высокими бедрами, движением, как у тайской танцовщицы, изящных кистей, манящими глазами, почти впалыми щеками, насмешливой улыбкой пухлых губ, — так она выражала отношение к своей наготе, — тонким прямым носом, видимо, дань крови белых в роду. Я закинул руки за голову, лег на кровать и стал думать о Брэдли.

Зрелый мужчина, чистых африканских кровей, который никогда в жизни никого не боялся, спортсмен, человек, явно знавший толк в женской красоте, военный, готовый вот-вот выйти в отставку, но энергичнее многих, вполовину его моложе. Фаранг, живший в Бангкоке и, как это часто случается, привязавшийся к этому городу, завсегдатай баров на Нана-плаза, проведший многие годы в поисках совершенного женского тела.