Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя

– Ну естественно.

– Сьюзен и вас.

– Слушайте, – сказал Латам, – я ведь уже помог вам, и рад был помочь.

– В тот вечер, когда вы рано вернулись из Ньюкасла, после того как был отменен спектакль… ведь именно тогда все началось?

Элдеру показалось, что щека Латама непроизвольно дернулась, но он не мог утверждать этого наверняка.

– Не понимаю, что вы там себе напридумывали…

– Или это началось раньше и к тому времени уже шло полным ходом? Полагаю, вы страшно обрадовались, когда вам представилась такая возможность провести вместе столько времени.

– Знаете, это просто удивительно, что вам так легко удалось это раскопать, – признался Латам. – В наше время за этим следят гораздо строже… Посторонних дальше порога не пускают. Или вы им предъявили ваше старое – как это называется? – служебное удостоверение? Так, что ли?

– Шесть часов, – сказал Элдер. – Шесть часов в автобусе. Совершенно одни. Или вы ее к себе в коттедж отвезли? Времени у вас было достаточно, мне кажется.

– Полагаю, – произнес Латам, продвигаясь к двери по диагонали зала, в обход Элдера, – надо найти сторожа. И наверное, вызвать полицию.

– Да погодите вы, – остановил его Элдер.

Латам замер на месте, не сказав ни слова.

– Это не игра, понятно вам? – сказал Элдер. – И не просто импровизация.

– Да неужто? А жаль!

Когда сорок пять минут спустя Латам появился на школьной автостоянке, Элдер стоял, опершись о дверцу своего старенького «форда», и ждал его. Латам, поколебавшись, повернул и направился к нему; не доходя нескольких метров до Элдера, встал, скрестив руки на груди.

– Я ведь уже сказал вам. Кажется, вы меня не поняли, но, уверяю вас, я имел в виду именно то, что сказал. Если вы будете продолжать меня преследовать, я обращусь в полицию.

– Не думаю, что вы это сделаете, – заметил Элдер.

– Значит, вы ошибаетесь.

– Мистер Латам, я знаю, что в тот вечер, когда был отменен спектакль, вы со своей группой вернулись в Честерфилд между половиной десятого и, самое позднее, половиной одиннадцатого. На этот счет имеются свидетельства. Я также знаю, что, по словам матери Сьюзен Блэклок, вы привезли ее домой лишь на следующее утро, около четырех.

– Так она и сказала?

– Именно так.

– Значит, она ошибается.

– Не думаю.

– Да она просто спятила, у нее навязчивые идеи, в таком состоянии она вам что угодно могла сказать!

– Но я ей верю.

– А это ваше личное дело.

– Почему бы вам не сказать правду? Столько времени с тех пор прошло, кому от этого станет хуже?

– Хуже? – Латам улыбнулся. – Вы, должно быть, глупцом меня считаете.

– По-моему, вы просто сами вводите себя в заблуждение.

Латам опустил руки, пальцы сжались в кулаки.

– Если вы полагаете, что я вступил в предосудительные отношения с одной из своих учениц, находившейся на моем попечении, то это неправда. Я бы никогда не одобрил подобного поведения, более того, я бы осудил это! – Он отступил на шаг. – И если вы когда-нибудь предъявите какие угодно улики в подкрепление этого утверждения, я буду готов опровергнуть их в присутствии моего адвоката. А до того момента я буду признателен, если вы оставите меня в покое.

Элдер просунул руку сквозь открытое окно машины и извлек из салона фотоаппарат «Полароид», ранее позаимствованный им у Морин. Сработала вспышка, прямо в лицо Латаму, и тот не успел закрыться руками.

– Спасибо, – сказал Элдер, садясь в машину. Он включил зажигание, врубил скорость и поехал прочь. Силуэт Пола Латама в зеркале заднего вида все уменьшался и уменьшался, пока не исчез совсем.

Шейн продал все кредитные и дебетовые карточки Пам Уилсон и Джеральда Керсли, за исключением одной. Деньги он сложил в носок, который засунул на самое дно своей спортивной сумки. Даже Эйнджел не знала, куда он его спрятал. Шальные деньги. Маккернан научил его, что с ними делать. «В каком бы дерьме ты ни оказался, – говорил он, – всегда держи хоть что-то про запас. И уж когда до самой крайности дойдешь, вот тогда…»

Маккернан его и многому другому научил, и все это хорошо запомнилось, не то что названия созвездий и звезд.

«Всегда старайся сохранять преимущество, никогда не поддавайся. Всегда старайся иметь что-то про запас, какой-нибудь козырь на всякий случай. Бритву, например, или нож. И если придется пустить его в ход, делай это быстро. Всегда старайся взять верх. Сдерживайся, дожидайся решающего момента. Не срывайся в ситуациях, когда это может привести к одним неприятностям. А неприятностей у тебя будет предостаточно, вот увидишь».

И еще были советы Маккернана насчет женщин, насчет девчонок: «Не обращай внимания на то, что они говорят, им всем такое нравится, чуть-чуть того, чуть-чуть этого, они сами такое любят. Чуть-чуть грубо… И так… И вот эдак…»

Когда Эйнджел оказалась в его спальном мешке, с ней все было по-другому, слишком тесно, мало места, что тут особого можно сделать? Но теперь у них был фургон: достаточно места, полная изолированность. В Ньюарк они приехали поздно ночью, что-либо предпринимать уже совершенно не хотелось, разве что выпить пару банок пива, выкурить косячок, потом, может, «колесом» отполировать – среди здешней публики ходило много вполне приличной «дури» – амфетамины, экстази… Шейн был в отличном настроении, уже слегка забалдел и стал призывно поглядывать на Эйнджел, и хотя она сказала «нет» на предложение «добавить» после пары косячков, он решил, что это никакого значения не имеет. Как только они вернутся в свой фургон, все будет о'кей.

Когда они забрались внутрь, он схватил ее и, швырнув на пол, задрал ей сзади юбку и засунул руку между ног. Она закричала, и он зажал ей рот рукой, а когда она укусила его за палец, ударил по лицу. Он снова схватил ее, она оттолкнула его руки, и тогда он врезал ей, как следует врезал – пусть знает, кто тут хозяин. Потом пихнул ее на пол и больно ухватил за грудь, упал на нее, с силой засунул в нее пальцы, не обращая внимания на то, какая она вся напряженная и как у нее там сухо.

– Шейн! Шейн! Шейн, больно! Больно же! Ты что, с ума спятил, мать твою?!

Но он злорадно продолжал пихать пальцы еще глубже. Она ухватила его за запястье и вцепилась в него:

– Шейн! Прекрати! Да прекрати же, Бога ради!

Шейн покачнулся и тяжело перевел дыхание.

По лицу Эйнджел текли слезы, слезы и сопли. Она осторожно подняла ноги, сведя вместе, и натянула на них юбку.

– Извини, – произнес он минуту спустя. – Я думал…

– Что ты думал?!

Шейн отвернулся.

– Ты думал, что я такая, да? Ты думал, я именно этого хочу?

– Ага. – Его было едва слышно.

– Ох, Шейн…

Она медленно склонилась к нему, прижав лицо к его груди, так что ее макушка оказалась у него под подбородком, а ее горячие слезы у него на шее. Потом она отодвинулась назад и влепила ему пощечину – открытой ладонью по щеке, изо всех сил. И не один раз, а два.