Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя

– Когда Доналд и Маккернан похитили Люси Пэдмор, – в конце концов заговорил Элдер, – это произошло здесь. В Мейблторпе. И все, что они с ней делали, они делали здесь же. Кто бы ни похитил Эмму, это произошло в восьмидесяти, нет, в ста милях отсюда. И пока он держал ее, это тоже было достаточно далеко, скажем, в семидесяти милях. А потом он, рискуя быть пойманным, привез ее сюда, хотя мог бы бросить в том сарае в Ноттингемшире. Зачем?

Морин подумала.

– Этот вопрос надо бы задать судебному психологу, он разрабатывает вероятный психологический профиль преступника. И зададим. Но если за этим скрыта какая-то модель поведения… Не знаю, может быть, он стремился что-то повторить… Ну, как бывает с фетишистами… – Она оглянулась по сторонам. – Что-то связанное с этим местом.

Элдер вспомнил, как стоял здесь прежде – перед ним был все тот же широкий песчаный пляж, тот же самый шум поднимающихся и падающих волн, то же самое место – или это ему просто так казалось?

– Если это Доналд, – сказала Морин, напрягая голос и стараясь перекричать ветер, – насколько велика вероятность того, что он сделает такое еще раз?

– Если это он, – ответил Элдер, – то, пока он на свободе, эта вероятность очень велика.

Это, конечно, чистый трюизм, что тюрьма меняет любого, кто прошел через эту систему, – охранников, надсмотрщиков, заключенных, инспекторов по освобождению, всех; в то же время это утверждение только укрепляет в некоторых людях убеждения, которые не изменятся никогда. За время пребывания в тюрьме Гартри Алан Маккернан, как показалось Элдеру, превратился в восковую копию самого себя, прежнего; от того парня, что все время нагло улыбался со скамьи подсудимых, а потом был приговорен к пожизненному заключению, осталась одна внешняя оболочка, вроде как панцирь от черепахи. Ему сорок лет, а выглядит старше, можно сказать, вообще не имеет возраста; таким Маккернан вошел в маленькую и душную комнату – весь напряженный, под конвоем, высокий и тощий, одетый в серое с черным.

– Сигаретку дайте.

Элдер достал сигарету из пачки, прикурил и протянул ему.

– Не очень-то вы спешили, – сказал Маккернан. – Мальчик-то уже давно слинял. – Он рассмеялся, словно ржавое железо заскрежетало. – Большой мальчик, и теперь на свободе.

– Ты о нем беспокоишься? – спросил Элдер.

Глаза Маккернана, казалось, утонули где-то в глубинах его черепа.

– В твоем голосе прозвучало беспокойство, – настаивал Элдер.

– О Шейне? Нет.

– Он тебя тревожит? Заботит?

– Ко мне это не имеет никакого отношения.

– Это ж твой приятель, ты сам говорил.

– Теперь уже нет.

– Но ты несешь ответственность за него.

– Я? А что я могу сделать, сидя здесь?

– Ты уже все сделал, много лет назад.

Маккернан уставился на него своими темными, безжизненными глазами.

– Тут убили девушку, – напомнил Элдер.

– Ага. У нас тут есть телевизор. Иногда смотрим. «Скай ньюс», Си-эн-эн, Би-би-си, «Ньюс-24». Вертухаи смотрят, во всяком случае. Помогает им коротать время.

– Тогда ты знаешь, о ком я говорю.

– Ага. Шестнадцать лет, кажется? Кошмар. И хорошенькая к тому же.

– Тебе известно, где ее нашли?

– Ага. Там, на берегу, где всегда такой холод, что яйца можно отморозить.

– Как думаешь, мог Шейн вернуться туда, на то же место?

Маккернан отвернулся.

– Мог Шейн вернуться на то же место? – повторил Элдер.

– Мог.

– Почему? Почему именно туда?

– Там он стал совершеннолетним.

– Считаешь, что это мог быть он?

– Он сейчас один?

На лице Элдера мелькнула тень, и Маккернан понял, что Шейн не одинок.

– В одиночку он никогда такого не сделает, – сказал Маккернан.

– Откуда ты знаешь?

– Если хотите узнать что-нибудь еще, это будет стоить денег.

Элдер достал из кармана вторую пачку сигарет и положил ее на первую.

– Да нет. Я же сказал – деньги. Большие деньги.

– Никакого торга, – заявил Элдер.

– Тогда с чего вы взяли, что я стану тратить время на таких, как вы?

– Потому что Шейн на свободе. Твой приятель. Твой протеже. Потому что он на свободе, а ты – нет.

– Так пусть ему повезет, – сказал Маккернан, поднимая воображаемый стакан.

Элдер отодвинулся вместе со стулом, поднялся на ноги.

– Погодите, – сказал Маккернан, протягивая руку. – Минутку погодите.

Элдер медленно сел обратно.

– Скажите, – продолжал Маккернан, наклонившись вперед и понижая голос, – скажите мне, что он с ней сделал, с этой девушкой. Тогда, может быть, я скажу вам, что вы хотите узнать.

Элдер мрачно уставился прямо ему в глаза:

– Пошел ты к черту, Маккернан!

А тот снова рассмеялся – все тем же скрипучим, скрежещущим смехом.

Парк аттракционов закончил свою работу в Ньюарке сразу после уик-энда; один день все отдыхали, потом собрались и двинулись на север, в Гейнсборо, малопривлекательный городок сразу за границей графства, уже в Линкольншире. И снова грязный пустырь, еще один день на разгрузку и установку аттракционов. Доналд ходил, низко опустив голову, закрывая лицо, и делал только то, что полагалось, не больше. По вечерам он сидел тихо, о чем-то думая. Однажды утром, когда Эйнджел проснулась, место Шейна на кровати оказалось пустым – это был уже второй случай, когда он исчезал, никому ничего не сказав, не оставив ни записки, ни каких-либо объяснений. После стычки с Броком, после того как он пырнул того ножом, он отсутствовал целых два дня.

Пока Шейна не было, Делла, очень мрачная и серьезная, зазвала Эйнджел к себе в автофургон и усадила рядом. На маленьком столике лежала развернутая газета, с которой на них смотрела смазанная фотография Шейна.

– Вот, гляди, – сказала Делла, ухватив Эйнджел за плечо и не давая ей упасть. – Давай-ка сядь. Выпей вот это.

Эйнджел несколько раз прочитала все, что было на обеих развернутых полосах, все статьи, все колонки, все спекуляции и споры о том, что произошло с Эммой Харрисон, – сплошь рассуждения и почти никаких фактов.

– И какое отношение все это имеет к Шейну? – спросила Эйнджел шепотом.

Делла перевернула страницу и зачитала краткую справку о суде над Шейном, о том, каким истязаниям подверглась Люси Пэдмор, попав в руки Доналда и Маккернана. Что-то внутри Эйнджел перевернулось и сломалось. Когда она вышла из фургона Деллы, лицо ее было бледно, кожа стала цвета савана. Первые несколько шагов дались ей с трудом: ноги заплетались, подламывались.

Поздно вечером, когда Шейн наконец вернулся, Эйнджел, лишь взглянув ему в лицо, прикусила язык.

Ночью, вместо того чтобы заняться любовью, он прижался к ней, и она, лежа в темноте, почувствовала, что он все время чуть шевелит губами; если бы она не знала его так хорошо, то, наверное, решила бы, что он молится.