Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя

– Но она никогда не относилась к нему так, как будто он вовсе не был ее настоящим отцом?

– Нет, совсем нет. Да я и не думаю, что об этом кто-то знал. Вообще-то я просто уверен, что никто не знал.

– Можно вас спросить, откуда вы сами про это узнали?

Брайан улыбнулся при воспоминании.

– Это случайно получилось, в ходе разговора. О Шекспире говорили. Мы как раз читали «Короля Лира», ставили некоторые эпизоды, пытались импровизировать. Потом собирались посмотреть постановку в Ньюкасле…

– Это тот спектакль, что был отменен.

– Именно. Так вот, мы работали парами над той сценой, помните, когда одна из дочек заявляет папаше, что если он думает, что она будет за ним ухаживать так, как он привык, то его ждет неприятная неожиданность. Я, конечно, своими словами излагаю.

– Конечно.

– Мы со Сьюзен потом много раз это обсуждали, и как-то раз она вдруг посмотрела на меня и серьезно так говорит: «Никогда не стала бы так обращаться с собственным отцом, что бы он ни сделал!» Ну, я видел, как они с Тревором относятся друг к другу, не раз слышал ее жалобы на него, так что я, должно быть, смотрел на нее как полный идиот. Вот тогда она мне все и рассказала.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Ее мать забеременела в шестнадцать лет. Встречалась с одним человеком, который, видимо, был гораздо старше ее. Познакомилась с ним в магазине грампластинок, он там работал. Заговорил ей зубы, назначил свидание. Никто ничего не знал, все большой секрет, и вдруг бам! – уже никакой не секрет. По крайней мере насчет беременности. По словам Сьюзен, ее отец и слышать об этом не хотел. И всеми силами старался уговорить ее будущую мамашу сделать аборт, а когда та отказалась, просто умыл руки. Не захотел даже разговаривать с ней, не говоря уж о том, чтобы заботиться о ребенке, когда тот родился.

– И Сьюзен все это знала?

– По всей видимости.

– И все равно питала к нему какие-то чувства? Даже после того, что он бросил ее мать, и всего прочего?

– Да. Думаю, да. Она бы, видимо, в любом случае простила его, невзирая ни на что. Если бы ей представилась такая возможность. Но, я уверен, она с ним никогда не встречалась. Она, безусловно, не имела понятия, где он живет, где вообще находится, я в этом совершенно уверен. У меня даже создалось впечатление, что она как-то раз пыталась поговорить об этом с матерью, но у той начался припадок. Так что, полагаю, она массу времени проводила в раздумьях по этому поводу, это было вроде как сны наяву. Ну, знаете, что бы она ему сказала, если бы он в один прекрасный день вдруг материализовался, выплыл из небытия.

– И насколько вам известно, она никогда ни с кем другим об этом не говорила, ни с кем из своих друзей?

– Нет, не говорила, я уверен. Она и меня заставила пообещать, что ни единой живой душе не проболтаюсь.

– И вы держали слово.

– До сегодняшнего дня держал.

Брайан взял свою чашку, но пить не стал.

– Это так важно? – спросил он.

– Если честно, пока не могу ничего сказать. Но для Сьюзен это точно было очень важно.

Когда Элдер выходил из дома, рядом притормозил белый микроавтобус, приехавший за вещами одного из выезжавших жильцов.

– Если вам удастся что-то выяснить про Сьюзен, – сказал Брайан на прощание, – я был бы признателен, если бы вы дали мне знать.

– Хорошо, – ответил Элдер, и они пожали друг другу руки. – И я теперь буду слушать вашу передачу – как она называется? «В заднем ряду»?

– «В заднем ряду», «В первом ряду» – какая разница?

Брайан помахал рукой, когда Элдер садился в машину, потом повернулся и отправился помогать разбирать завалы у себя в коридоре.

– Почему ты мне об этом не рассказала?

Хелен Блэклок, с глазами, почти ничего не видящими со сна, пыталась сфокусировать взгляд на лице Элдера, возвышающегося над ней в дверном проеме. На ней была лимонно-желтая форма, в которой она работала в магазинчике возле гавани.

– Извини, я, должно быть, задремала, вернувшись с работы. Что ты сказал?

– Почему ты ничего мне не говорила?

– Что?

– Правду почему не рассказала?

Было еще относительно рано, в лучшем случае половина девятого, – поздний летний вечер, и пока что ни единого признака осени. Аббатство Уитби отчетливо выделялось на фоне моря.

Лед в стакане, куда Хелен плеснула джина с тоником, почти весь растаял; в пепельнице лежали затушенные окурки двух сигарет, на полу валялся раскрытый журнал вверх обложкой, в том месте, куда он упал, выскользнув у нее из рук.

– Я, пожалуй, еще выпью.

– Валяй.

– А ты хочешь?

– Нет. – Элдер сказал это чуть более резко, чем хотел, и сразу поправился: – Да. Да, давай. Выпью.

– Джин? Боюсь, у меня ничего другого нет.

– Джин пойдет.

Комната сейчас казалась меньше, чем он помнил по прошлому разу, но потом он понял, что невольно сравнивает ее с огромным пространством дома Брайана в Лестере.

– Лед и лимон? – спросила Хелен из кухни.

– Да, пожалуйста.

– И то и другое?

– И то и другое.

Ее рука, когда она протягивала ему стакан, чуть дрожала, а глаза выдержали его взгляд всего несколько секунд, после чего она отвела их в сторону. Она ждала, пока он сядет, потом села сама, прямо напротив, на некотором отдалении, чтобы не достать рукой, если кому-либо из них вздумается вести себя как-то не так.

– Под правдой ты имел в виду Дэйва? – спросила Хелен.

– Я не знаю, как его зовут.

– Это отец Сьюзен.

– Да.

– Дэвид Ални.

– Ты никогда о нем не упоминала.

– Никогда.

– И все думали, что это Тревор – отец Сьюзен.

Хелен кивнула, по-прежнему избегая его взгляда.

– И полиция, и я, все.

– Да.

– Но не сама Сьюзен.

– Я пыталась и от нее это скрывать.

– Но она знала.

Тут Хелен наконец посмотрела на него.

– Она нашла фотографию. Ей тогда было девять, десятый пошел. Копалась как-то в моих вещах, знаешь, как обычно дети копаются. И зачем я ее хранила, бог знает. Дэйв Ални, в этих своих брючках в обтяжечку, как в ползунках, в этаком эдвардианском костюмчике – воротник бархатный, пиджак удлиненный, сущий красавчик. – Она замолчала, чтобы прикурить сигарету. – Сьюзен спросила, кто это такой, и я ей все рассказала не подумав.

– Все?

– Да. Что он бросил меня, и ее бросил. Мы от него ни пенса не видели. Я, правда, и не просила. Я ей все это рассказала, да почему бы и нет? А потом порвала эту проклятую фотографию на мелкие кусочки прямо у нее перед глазами и выбросила в помойку.

Хелен глубоко затянулась сигаретой, задержав дым, потом медленно выпустила его.

– Господи, как же я была в него влюблена! До полного сумасшествия! – Смех ее прозвучал горько, самоуничижительно. – Мне всего шестнадцать было. Что я тогда знала, что понимала? Да ничего, даже ноги держать вместе толком не умела…