Максим Шаттам - Кровь времени

— Эй!

Однако никакой ответной реакции не последовало; она успела только заметить, что незнакомец гораздо выше ее ростом и очень широк в плечах.

— Не могли бы вы опустить фонарик?! — воскликнула она. — Я же практически ослепла!

Она вновь перестала видеть его, но услышала, как он двинулся к ней, — каблуки ботинок застучали по мостовой.

— Да послушайте же, вам говорят!..

Фонарик погас.

— Отвечайте, кто вы такая! Я вас раньше не видел, — произнес незнакомец с сильным северным акцентом.

— Простите… вы что, издеваетесь надо мной?! Ведь это вы напали на меня со своим фонариком!

— Это моя работа, мадам: я сторож аббатства. А вот вы-то кто?

Марион чуть-чуть расслабилась, почувствовав, что напряжение постепенно отступает.

— Меня пригласили… братья и сестры, чтобы…

— Именно так мне и сказали: вы гостья монастыря. Так я и подумал, когда увидел, что ваше лицо мне незнакомо. Брат Гаэль предупредил меня, что в аббатстве в течение зимы станет жить женщина. Простите, если напугал вас.

Марион почувствовала раздражение при мысли, что кто-то решил оставить ее здесь на всю зиму.

— Все в порядке, не будем об этом, — проговорила она вслух. — Меня зовут Марион.

— А меня Людвиг. — Мужчина повернул фонарик к себе и посветил на свое лицо чуть снизу. — Вот теперь и вы сможете меня разглядеть, — улыбнулся он.

Людвиг действительно был очень высок, не меньше метра девяносто; несколько полноват, округлые щеки и борода, в которой тонул рот, черные глаза и столь же черные, коротко стриженные волосы. «На вид около тридцати», — прикинула Марион.

— Лучше бы вам не выходить из дома — приближается буря! — предупредил он. — Скоро она обрушится на нас со всей силой.

— Я как раз возвращалась домой после небольшой прогулки.

— Да, самое время. Я закончил обход и тоже со всех ног бежал под крышу — на улицах в ближайшие часы точно никого не останется.

Марион показала на улочку за его спиной.

— Я живу там…

— Ох, простите! — Он посторонился, чтобы дать ей пройти. — Ладно, раз вы проведете здесь всю зиму, у нас еще будет возможность продолжить знакомство. Спокойной ночи, мадам!

Марион кивнула в знак согласия и с радостью направилась домой. Ей не понравилось, что он называет ее «мадам». Ему самому-то сколько лет… на пять-шесть меньше, чем ей? А произнес он это так, будто их разделяет целая эпоха, как будто она… старуха. «Ты стала обидчивой. Да, ну и что?»

Марион зажгла светильник в прихожей и закрыла за собой дверь на ключ. И кто же это заставил ее совершить столь длительную прогулку? Она сунула руку в карман, вытащила конверт и покачала головой. Хватит с нее приключений на сегодня — она положила конверт на круглый одноногий столик.

Раннее утро было серым и шумным. Первые удары бури обрушились на аббатство ночью и неоднократно будили Марион. К утру ураган прошел дальше, оставив после себя непрерывно дующий ветер, завывавший в стенах зданий, и превратив залив в огромное туманное облако, где невозможно было отличить море от неба.

Марион медленно открыла глаза: на ночном столике лежал листок кремовой бумаги отличного качества; на нем элегантным почерком были написаны следующие слова: «Браво! Браво и добро пожаловать!» Накануне, перед сном, женщина все-таки открыла конверт — и тут же в порыве раздражения смяла короткое послание. А теперь поднялась с постели, в ночной рубашке, «позаимствованной» в хорошем лондонском отеле, где останавливалась во время проведения международной конференции по судебной медицине, куда она сопровождала даму-директора парижского Института судебно-медицинской экспертизы.

В прихожей на мощенном плиткой полу лежала маленькая записка, попавшая сюда через щель в ящике для писем; вздохнув, Марион подняла ее: к счастью, на этот раз ни бессмысленных загадок, ни анонимных посланий — сестра Анна просто извещала гостью, что ждет ее в монастырских покоях. Наступила Страстная пятница, никто из монахов в этот день ничего не ест — Марион предстоит завтракать в одиночестве. В конце записки высказывалась надежда, что буря не помешала гостье выспаться.

Марион подняла брови и уронила записку на пол; чувствуя, что еще не совсем проснулась, открыла холодильник и вытащила пакет апельсинового сока. Расположившись на большом диване, съела печенье, рассеянно глядя в окно поверх деревенских крыш. Она не испытывала никакого желания общаться сегодня с монахами и монахинями и особенно — слышать какие бы то ни было рассуждения о Христе, Господе, Церкви или религии… У нее была одна страстная мечта — пусть ее оставят в покое, совершенно одну…

Марион приняла душ, натянула джинсы и пушистый шерстяной свитер, а затем позвонила в монастырские покои по номеру из списка, прикрепленного рядом с телефонным аппаратом: вежливо уведомила сестру Анну о желании побыть одной и повесила трубку. При этом не прозвучало ни слова о вчерашней загадке или последовавшей затем прогулке — все либо прояснится само собой, либо нет.

День прошел быстро; утром, не побоявшись все еще сильного ветра, женщина решила пройтись по Гранд-рю: кроме ресторана «У матушки Пулар», в деревне работал лишь один магазинчик. Горстка самых упорных зимних туристов исчезла после объявления, что приближается буря, — на улице, кроме Марион, не было ни души. Когда она вошла в сувенирную лавку, продавщица одарила ее самой очаровательной улыбкой и упросила приобрести почтовую открытку, чтобы не оказалось, что весь день магазин проработал впустую. Они весело посмеялись, тут же почувствовали взаимную симпатию и выпили несколько чашечек кофе в честь знакомства. Продавщицу звали Беатрис, ей было сорок четыре года; она жила в деревне возле аббатства вместе с восемнадцатилетним сыном по имени Грегуар. Во время беседы Марион несколько раз обращала внимание на красоту этой женщины, рыжеволосой, коротко стриженной, с тонким носом на белом скуластом лице. Жаль, что ей приходится жить одной на краю света, как в изгнании. Вряд ли здесь, среди постоянных посетителей, можно встретить привлекательных мужчин, раз она не смогла найти себе пару… Беатрис вскоре сообщила новой подруге, что живет в разводе, и уже довольно давно, и спросила:

— А ты?

Марион ответила нервным смехом.

— Никогда не была замужем, не имела детей, не разводилась — короче, не рисковала! — выпалила она на одном дыхании.

— Ты работяга или тебе еще не выпадал счастливый билет?

— Полагаю, одно связано с другим.

— Черт, ты говоришь так, как будто все уже решено раз и навсегда. Ты очаровательна, Марион, и это не пустая лесть, честное слово! Сколько тебе лет?

— Тридцать девять.

Беатрис выпустила изо рта облачко сигаретного дыма, искоса поглядывая на нее.