Эрик Гарсия - Грязное мамбо, или Потрошители

Через два месяца он от меня ушел.

Вот бы свести бывшего мужа Бонни с Бет, Мэри-Эллен или Кэрол. Сожрали бы друг друга за милую душу.

Мы почти пришли к дому, где жил ее друг, но Бонни продолжала рассказывать:

— Исчез однажды ночью, когда я ушла спать, оставив записку — двадцать печатных листов. Значит, это у него не внезапный порыв, давно обдумывал. Приложил пятьдесят тысяч наличными, но я не хотела его денег. Мне требовалось другое.

Наверное, легче всего было просто сдаться, но победившего рак уже ничем не испугаешь. Я позволила напичкать себя металлом — для Кена, для ребенка, которого мы хотели. Ну что ж, может, оно и к лучшему. Я знала, что Кен будет выплачивать долг и проценты, но когда мы расстались, мне захотелось справедливости. Зачем Кену признаваться новой жене, что им придется отстегивать восемьдесят девять тысяч в месяц за бывшую супругу? Раком я заболела сама, стало быть, и последствия расхлебывать мне. Поэтому я перевела автоматические платежи на свой личный счет, зная, что, когда деньги кончатся, за мной придут.

— А давно это случилось? — спросил я, изумляясь, что на свете существуют такие великодушные, добрые, чудесные и больные на всю голову женщины.

— Три года назад, — отозвалась Бонни, глядя на высотку на другой стороне улицы. — Приблизительно. Пошли в подъезд.

Мэри-Эллен тоже бросила меня, правда, руководствуясь более приземленными мотивами. Наш брак продлился восемь месяцев и три дня, считая период, когда я спал один на полу в нашем супружеском гнездышке до официального развода. Кризис жилья, знаете ли.

Я пришел домой в четыре утра, отработав две смены, прикрывая Джейка, смывшегося на лисью травлю какого-то хмыря из большой сотни. Время от времени Кредитному союзу надоедает очередной гранд-пасьянс, и команды спецов-биокредитчиков выходят на отлов самых злостных неплательщиков. В тот год нам удалось вернуть девяносто пять процентов кредитов большой сотни, прежде чем освободившиеся места заняли новые нарушители. Комиссионные были хороши, но времени катастрофически не хватало.

Я провел пять изъятий за двадцать четыре часа, несколько раз возвращаясь в офис за эфиром и материалами. Домой дотащился еле живой и не заметил, что большая часть мебели из гостиной исчезла. Телевизор тоже. Ноги сами понесли меня в кровать. Вернее, на то место, где она была. Только улегшись на холодный жесткий пол, я спохватился — чего-то не хватает.

Пометавшись по дому в тщетных поисках ответа на маленькую загадку, я почти смирился, что мой второй брак подошел к концу, но, хоть убей, не мог поверить, что Мэри-Эллен оказалась настолько жестокосердной, чтобы уйти, не оставив даже записки.

Наконец я плюнул на рефлексии, поплелся в ванную плеснуть воды в лицо и увидел кровь на зеркале. Первая мысль была о самоубийстве, о мертвой жене в ванне и перерезанных запястьях. От крепкой смеси вины и раскаяния голова пошла кругом. Но это оказалась всего лишь яркая помада, алевшая на кафеле в лучших традициях фильмов ужасов.

«Гудбай, козлина, — размашисто значилось от стены до стены. — Мясо в холодильнике».

Моими пятью разводами занимались пять адвокатских контор. Некоторые, как, например, нанятые Венди, проявили великодушие, дав мне время и место разобраться самому. Другие, в частности, представлявшие интересы Мэри-Эллен, заслуживают быть разодранными на части голодными гиенами. Если на гиен не сезон, сойдут и тигры.

Но они являлись всего лишь солдатами, а Мэри-Эллен — боевым генералом, и адвокаты обобрали мои банковские счета, портфолио акций союза и будущие заработки. Для женщины, заявлявшей, что не желает иметь ничего общего с биокредитами, Мэри-Эллен слишком цепко схватила свой кусок пирога.

Я не препятствовал. После Бет я вообще ни одной жене не мешал. Если у них пропало желание быть со мной, кто я такой, чтобы спорить? Однажды я найду свою половинку, которая мне идеально подойдет. Большое дело, что этого до сих пор не произошло! Какие мои годы…

Аутсайдер жил в четырехкомнатной квартире на пятнадцатом этаже вполне целого и ничуть не разрушенного здания. Текущей из крана воде я обрадовался, как старому другу. Квартира, хотя и просторная, была разгорожена вереницей китайских бумажных ширм, превративших гостиную и столовую в путаный лабиринт. Я кое-как протискивался в этом деревянно-бумажном лесу, грудью и спиной задевая о выступы.

Аутсайдер оказался широкоплечим, но жилистым и подтянутым. Выпуклые мышцы рук резко контрастировали с остальным телом, словно он большую часть времени перебрасывал уголь лопатой или ощипывал кур. Красная бандана, низко повязанная на лбу, впитывала пот, не давая ему стекать в глаза, и стягивала тугие брейды.

— Это Эсбери, — представила Бонни.

Я пожал руку хозяину квартиры, влажную и скользкую.

— Извините, — сказал он, вытирая ладонь о засаленный фартук и протянув ее снова. — Клиент пошел хлипкий, сразу сок пустил.

В дальнем углу я заметил блеск искусственного позвоночника, лежавшего на карточном столе; спинномозговая жидкость капала на пол.

— Цапнул, хапнул и слинял, — перешел я на когда-то модный профессиональный сленг биокредитчиков, который так нравился этому парню. Выраженьице было бородатым, но я не запнулся.

Хозяин улыбнулся Бонни и похлопал ее по спине:

— Ты привела мне лесную нимфу, спасибо.

— Нет, — отозвалась Бонни, — он не аутсайдер. — Она оттянула высокий воротник, скрывавший татуировку, и показала Эсбери мою шею: — Он работал в союзе.

Аутсайдер немедленно ощетинился и отступил на шаг, настороженно глядя на меня.

— Зачем ты притащила биокредитчика, бэби?

Я рассудил, что пора показать ладони.

— Я там уже не работаю. Песня спета.

— Сам ушел или тебя ушли?

— Уволили, — признался я. — Шесть месяцев назад.

Он кивнул, пристально глядя мне в глаза. Наверное, пытался разглядеть, правду я говорю или лгу, но, вполне возможно, соображал, какие во мне искорганы и не могу ли я быть ему финансово полезен по ходу дела. Наконец он вроде помягчел и пропустил меня в квартиру:

— Mi casa, carbon. [23] Мой дом, козлина (исп.).

Мы поели в маленькой кухне, стоя у стола и задевая друг друга плечами, разговаривая о современном мире, Кредитном союзе, спецах-биокредитчиках и черном рынке. Ломтики свежепорезанного мясного рулета сворачивались фунтиками, сминались нашими пальцами, заедались лимонами и орошались сельтерской. Такого пира я не видывал несколько недель.

— Я могу тиснуть с полки сердечко и сбросить его за четверть цены, — хвастался Эсбери, пытаясь меня убедить, что оказывает миру услугу. — Вставить его клиенту вполовину дешевле и все равно остаться в плюсе.