Эрик Гарсия - Грязное мамбо, или Потрошители

Может, и правда, наверняка не скажу. Зато я точно знаю: третий ярус четвертой полки слева от прохода — отличное место, чтобы печатать на машинке. Эхо сразу глохнет в этой твердыне искорганов, гасится стеной из печеней, сердец, глазных яблок и селезенок, возводить которую целый час, а обрушить раз плюнуть, достаточно потянуть не за ту поджелудочную. Это не игрушки. Бонни уже получила от меня выговор, и не однажды.

Мы подошли к служебному входу Гейблманова комплекса через час после ухода от Эсбери. Его знакомая, можно сказать, ждала нас с красной ковровой дорожкой и прочей помпой. Охранница — ничего интересного — выполняла свои обязанности, сидя в будке три на три фута.

— Заходите внутрь, — прошипела Родезия, когда мы приблизились. — Не бегите.

— Мы и не собирались, — отозвалась Бонни.

— Вот и не вздумайте.

Она почти втолкнула нас в дверь и повела по длинному коридору, мимо полок, заставленных новейшими искорганами современных корпораций.

— Это резервный склад, — пояснила Родезия. — Сюда не заходят, разве что в магазине полностью закончится товар, но тогда они заранее звонят.

— Неужели никто все это не проверяет? — не поверил я.

— Здесь работаю только я. А я не проверяю. На пару дней вы в безопасности.

Вот здесь мы и устроились. Я печатаю, а Бонни увлеченно читает инструкции к искорганам, то и дело поглядывая на листок из-за моего плеча. Я не против. После каждого взгляда мы целуемся. Сегодня, надеюсь, дело не ограничится только поцелуями.

Бонни видела, как я напечатал последнюю фразу. На ее лице изобразилось удивление — нежный рот приоткрылся буквой «О», но это все игра на публику. Бонни медленно кивнула, придвинулась поближе, и теперь я знаю, каков на вкус искусственный язык — он медовый.

Силикон, правда, тоже чувствуется, но в основном — мед.

Из всех моих экс-супружниц самая насыщенная сексуальная жизнь была у меня с Мелиндой. Порой она становилась просто ненасытной, загораясь чаще, чем я мог ее охладить, и даже когда я буквально приползал домой с работы, в постели меня ожидал сущий тайфун. Или в машине. Или в парке. Или в универсаме.

После рождения Питера стало потише, но я приписываю это скорее растущему взаимонепониманию, чем появлению сына. Мы могли завести щенка и тем не менее развестись через два года. Мелинда все больше проникалась убеждением, что я эгоист и не прислушиваюсь к ее желаниям. А я все чаще думал, что она слишком любит ныть и жаловаться.

Но я не могу забыть некоторые ее слова. Когда Питеру исполнился годик и наша семейная лодка на полной скорости неслась к водопаду, Мелинда предложила мне брать уроки танцев, чтобы улучшить взаимопонимание. Я не увидел в этом логики, но спорить не имел сил. Поэтому дважды в неделю перед работой я тащился в ближайшую танцевальную студию и подчинялся командам женщины, с восторгом ухватившейся за возможность научить настоящего биокредитчика искусству красиво двигаться.

Мелинда, при всех ее талантах, так и не выучилась танцевать. Она была бойкой, старательной, но в целом на уровне «очень мило». Понимала музыку и обладала врожденным чувством ритма, но танцевальные па ей не давались — пределом Мелинды так и остались несколько ритмических движений.

Напротив, я схватывал все моментально, словно давно знал, и легко осваивал танцевальную науку. Танго, вальс, мамбо оказались легкими, как дыхание. Вращения, движения, повороты я выполнял с хирургической точностью.

Но когда мы перешли собственно к танцам, толку от меня оказалось не больше, чем от Мелинды. Отдельные шаги получались прекрасно, но танец целиком, от начала до конца, мне не давался.

— Нет ощущения единства, — пояснила инструктор в тот вечер, после которого я перестал к ней ходить. — Все у вас как-то кусками. Хорошо двигаетесь, прекрасно справляетесь с фрагментами, но если нет связи, то нет и танца.

Больше я не появлялся. Мелинда сказала инструкторше, что я слег с гриппом, но я чувствовал — она инстинктивно поняла правду. Зачем упражняться в том, что противоречит моим принципам?

Обвиняя меня в развале семьи, Мелинда приводила танцы в качестве примера моей неорганизованности.

— Ты не умеешь жить нормально, как все порядочные люди, — кричала она мне одним осенним вечером за ужином, когда Питер играл в гостиной. — У тебя все кусками! Тебе бы только расчленять!

У меня было двенадцать аргументов, чтобы отмести это обвинение, но в тот момент в запальчивости я не смог бы изложить их в единой логической последовательности. Не желая лишний раз подтверждать правоту супруги, я промолчал, жуя свою картошку.

Психотерапевт Кэрол нудил о том же:

— Тесты показывают, что у вас есть деструктивные наклонности.

Я не понял, поэтому кивнул.

— Вы не считаете это проблемой? — поинтересовался мозговед.

— Нет, если Кэрол все устраивает, — постарался я угодить жене.

— Кэрол, — спросил знаток человеческих душ, — вы считаете это проблемой?

— Да нет, — вздохнула она. — Я лишь хочу, чтобы он не был таким козлиной.

Из пяти моих жен четверо называли меня этим словом — если кому-то захочется сосчитать. Я ношу это звание как знак отличия.

С Кэрол я познакомился на пожаре, когда дотла сгорел ресторан ее родственника. Я зашел перекусить между заказами — экстракцией печени, которую только что провел, и какой-то, помню, очень простой работой в спальном районе. В этом заведении я прежде не бывал, но в отношении кафе у меня один критерий: если не вырвало, значит, еда нормальная.

Однако чистота — приборов, продуктов, рук — для меня важна: не выношу неряшества. Я уже умял половину равиоли, когда на зубах хрустнуло что-то твердое. Подавив рвотные позывы, я вытащил кусок изо рта и разглядел в своих пальцах обломанный женский ноготь. Швырнув салфетку, я поднялся из-за стола.

— Что-нибудь не так, сэр? — суетливо подбежал официант.

— Кухня, — сказал я сквозь стиснутые зубы. — Где у вас кухня?

— Если что-нибудь не так…

Я схватил его за большой палец, а другой рукой — за запястье и выкрутил в разные стороны. Он страдальчески сморщился, колени подогнулись.

— Где кухня? — повторил я.

Шеф-повар пришел в ярость от появления посторонних в его святая святых, но вскоре на него снизошло такое же озарение, как и на официанта, и он вызвал владельца заведения.

Чет рассыпался в извинениях, всячески мел хвостом, и мы вдвоем пошли по кухне искать владелицу аксессуара. Мы проверили руки официанток, посудомоек и помощниц шеф-повара, когда в глазах Чета появился огонек: ему в голову пришла какая-то мысль. Он повел меня в служебное помещение, где с учетными книгами работала его свояченица, и потребовал:

— А ну, покажи мне руки, Кэрол!