Эрик Гарсия - Грязное мамбо, или Потрошители

Вскоре я начал различать звуки. Разговор? Нет, только голос, без слов. Чем ближе я подбирался, тем более плавным он становился, и вдруг мне одновременно захотелось побежать и застыть на месте: как можно быстрее проверить, правильно ли расслышал, и остаться на случай, если угадал. Негромкое пение просачивалось в длинный коридор из грота в ста ярдах от меня. Одинокий голос, высокий, мелодичный:

— Я хочу поплавать в море с говорящими колибри…

Мелинда лежала на спине, разметавшись на камнях и глядя в потолок. Когда-то здесь был вестибюль западного крыла Океаник-плазы. Большая часть помещения сохранилась, несмотря на рухнувшие опорные балки и накренившиеся стены. По моим прикидкам, все это удержалось благодаря примерно одинаковому давлению со всех сторон, как в огромном вигваме. Впрочем, я не питал иллюзий относительно безопасности этого места; все могло рухнуть в любую минуту.

Но не это занимало мои мысли; Мелинда, продолжавшая напевать, не замечая, что я вошел в комнату и остановился в пятидесяти футах, — вот о чем я думал. Это, без сомнения, была она. Я не видел ее пятнадцать лет, а постарела она на тридцать. Прежде упругая кожа полного, широкого лица обвисла вялыми складками; под опухшими глазами набрякли толстые неровные мешки. Волосы, когда-то густые и роскошные — Мелинда укладывала их вокруг головы короной, которой позавидовали бы модели, рекламирующие шампунь, — стали жидкими и безжизненными. Стрижка под пажа, концы неровные, секутся даже при такой длине. Изношенные джинсы с бахромой внизу и едва узнаваемая розовая блузка, которую Мелинда носила дома, — наш интимный сигнал, что она хочет заняться любовью. Пуговицы еле держались, на боку зияли большие дыры, сквозь которые виднелась нездорового желтоватого цвета плоть.

— …Разговорчивые доги пусть плывут с мартышкой рядом…

Я пошел по вестибюлю. Огромные окна с выбитыми стеклами треснули и сплющились под натиском кирпича и бетона. Шаги эхом отдавались в темной холодной пещере. Сканер корректировать не требовалось, но я поднял его, чтобы окончательно убедиться, и — точно, изъятию подлежали почки Мелинды, о которых Питер проболтался много лет назад. Руки сами полезли за папкой; она открылась на первой странице — мне следовало изучить ее еще в коридоре Кредитного союза.

Мелинда Расмуссен. Четко, ясно, однозначно. Ее девичья фамилия. Я не мог убедить себя в существовании второй Мелинды Расмуссен, которая знает колыбельную, сочиненную нами для нашего сына.

— …Буду плавать с барсуками, лишь бы только мы болтали…

Она не смотрела, кто приближается; уставившись в потолок, напевала то мелодию, то слова, а допев, начинала снова, словно кто-то нажимал кнопку повтора.

Я опустился на колени возле третьей бывшей жены и пощелкал пальцами у нее перед глазами. Никакой реакции.

— Мелинда, — позвал я. От звука моего низкого голоса, казалось, дрогнули стены огромного грота. — Мелинда, очнись.

Она не отвечала. Это не походило на обычное безумие, которое мне доводилось видеть у пациентов дома престарелых или у «касперов» с отказавшими «Призраками»; здесь было что-то другое. Она находилась где-то в ином месте и времени. Наклонившись поближе и разглядев блеск алых крупинок в трещинах ее губ, я сразу понял, что Мелинда сидит на «кью».

— Мелинда! — громко сказал я и встряхнул ее за худые костлявые плечи. Голова беспомощно мотнулась на тощей, как труба пылесоса, шее. Наркотик съел ее подкожный жир, вытянув всю энергию из когда-то роскошного тела. Передо мной лежал скелет с обвисшей кожей, и ничего больше. Оставалось удивляться, что Мелинда имплантировала только почки: ее организм находился при последнем издыхании и, боюсь, миновал точку возврата.

Несколько пощечин, и она наконец попыталась сосредоточиться на реальности, очнувшись от своих наркотических грез. Я видел, как сузились ее зрачки, заметив светящийся экран моего сканера, но она не дернулась бежать.

— Вставай! — приказал я. — Мелинда, вставай!

Моргание. Кашель. Плечи задрожали, руки судорожно задергались, тело сотрясла конвульсивная дрожь, и водопад рвоты извергся наружу, попав и на мои ботинки. Я отступил. Мелинда упала на четвереньки, едва удерживаясь на руках и дрожащих коленях, опустив голову к полу. В рвотной массе я заметил красные сгустки и кровавые прожилки, испещрившие скудные остатки полупереваренной пищи.

Я попятился, предоставив ей блевать до потери сознания. В конце концов мучительные, выворачивающие нутро позывы перешли в икоту, и вскоре она улеглась на каменный пол, потная, задыхающаяся, но сознающая, где находится.

— Неважно выглядишь, — сказал я, подойдя и становясь так, чтобы она могла меня видеть.

Ее веки затрепетали, глазные яблоки задергались, взгляд поднялся к моему лицу и заметался по чертам, воспринимая увиденное. Где-то под черепом очнулся к жизни центр воспоминаний.

— Балбес? — еле выговорила она. Губы искривились в подобии улыбки, обнажив зубы с красными пятнами, десны, лишенные плоти, нервы, убитые «кью».

— Ага. Балбес, — согласился я, отгреб в сторону мелкие камешки и сел рядом с ней, взяв ее бестелесную руку в свои. Она трепетала в моих ладонях, как умирающая пичуга, часто-часто касаясь кожи.

Мелинда дышала тяжело, трудно; воздух с натугой вырывался из легких.

— Мы ходили в парк… балбес… Что там было… в парке?

Я не знал, о чем она говорит. Может, вспомнилась какая-нибудь доисторическая экскурсия, которую мы совершили много лет назад. Или это ее полусгнивший мозг придумывал небылицы, причудливо сплетая правду и фантазии.

— Нам очень понравилось, — ответил я. — Там красиво. Мы сходим, если захочешь.

Мелинда закашлялась и, вытянув руку из моих ладоней, полезла куда-то под блузку, между грудями, от которых ничего не осталось — только два высохших плоских мешочка, и достала маленький алый пузырек. Не успел я понять, что она делает, как Мелинда сунула палец в рубиновую пудру, подцепив целый холмик «кью».

Я перехватил ее руку по пути к деснам и резким движением стряхнул порошок, начисто вытерев ей палец своей рубашкой. Мелинда чуть отодвинулась, лицо исказила судорога гнева, но вскоре все прошло, забылось. Ее кратковременная память уже не удерживала текущие события.

— Питеру надо спать, — прошептала Мелинда. — Ребенку нужен сон.

Я говорил, что у нее галлюцинации, пытался объяснить, почему мы оказались в полуразрушенной Океаник-плазе, далеко от нашего дома в пространстве и во времени, но она ничего не желала слушать.

— Спой мне ту песенку, балбес, — прошептала она. — Спой Питеру песенку.

Даже сейчас бывшая жена умудрялась настоять на своем.

Она открыла рот с потрескавшимися уголками губ, покрытых запекшейся кровью и частицами «кью», и запела. Голос остался чистым, звучным, в точности как пятнадцать лет назад.