Нельсон Демилль - Спенсервиль

Они перестали переписываться, но до него доходили слухи, что она бросила заниматься своей диссертацией и уехала в Европу, но потом вернулась в Спенсервиль на свадьбу своей двоюродной сестры. Как рассказывал ему приятель, который тоже был на этой свадьбе, именно там она и познакомилась с Клиффом Бакстером. У них явно сразу же все пошло как по маслу, потому что несколько месяцев спустя они поженились. Во всяком случае, так ему говорили; но в то время он уже не желал ничего слышать на эту тему.

Кит достал из кармана письмо, но в сгущавшихся сумерках не смог уже прочесть ни строчки. Он, однако, не убрал его, а молча смотрел на конверт, вспоминая написанное. Он вспомнил почти все. Каждое слово, каждая фраза казались совершенно нейтральными, невинными; но с учетом всего, что было у них в прошлом, пожалуй, в письме говорилось именно то, о чем он хотел бы сейчас услышать. Он понимал, насколько непросто было ей решиться написать ему; понимал, что для нее были чреваты опасностью и слова о намерении заглянуть к нему, и одно уже то, что она сама опустила это письмо в его почтовый ящик. Опасностью не только физической, в лице Клиффа Бакстера, но и эмоциональной, душевной. Ни ему, ни ей ни к чему было бы снова испытывать еще одно разочарование в жизни, снова ощущать свое сердце разбитым. И тем не менее она пошла на этот риск, она даже взяла на себя инициативу, и это был хороший признак.

Кит убрал письмо в карман и сорвал несколько травинок.

После того как он услышал тогда о ее замужестве, он просто выбросил ее из головы. Это продолжалось около недели, а потом, вопреки тому, что подсказывал ему рассудок, он написал ей коротенькое письмо с поздравлениями и отослал на адрес ее родителей. Она ответила еще более коротким посланием, поблагодарив за поздравления, и попросила никогда больше ей не писать.

Ему – а возможно, и ей тоже – всегда казалось, что когда-нибудь они каким-то образом снова будут вместе. Ни одному из них не удавалось по-настоящему забыть другого. На протяжении шести лет они были близкими друзьями и любовниками, раскрывали друг другу душу, делили и счастливые, и горькие моменты своего взросления, влияли на жизнь и на становление друг друга и даже представить себе не могли, что когда-нибудь расстанутся. Но мир в конце концов вмешался в их судьбы, и последнее письмо Энни ясно говорило о том, что теперь между ними действительно все кончено, навсегда. Однако он так никогда в это и не поверил.

Через несколько месяцев после ее свадьбы – Кит тогда работал уже в Европе – она опять написала ему, извинилась за тон своего предыдущего письма и добавила, что было бы неплохо переписываться, только пусть он лучше пишет на адрес ее сестры, которая жила в соседнем округе.

Он дождался своего возвращения в Штаты и написал ей уже из Вашингтона, не сообщив почти ничего, кроме того, что он вернулся и пробудет около года в Пентагоне. Так началась их переписка, которая продолжалась потом целых двадцать лет: по нескольку писем в год, в которых сообщались какие-то самые важные новости – она писала о рождении своих детей, о последних событиях в Спенсервиле, а он – о переменах своих адресов, о переходе на работу в министерство обороны, о временных назначениях, которые он получал в самые разные уголки земного шара.

Ни в одном письме ни разу не было и намека на что-то большее, чем на старую, становящуюся с годами все более зрелой дружбу; разве что только очень изредка в каком-нибудь письме, которое писалось поздно ночью, проскальзывала строчка-другая, которые можно было бы принять за нечто более серьезное, чем обычное «Привет, как жизнь?». Однажды он написал ей из Италии: «Сегодня вечером я впервые в жизни увидел Колизей и пожалел, что ты его не видишь».

Она ответила: «Я видела его, Кит, когда была в Европе; странно, но у меня тогда возникла точно такая же мысль насчет тебя».

Но письма такого рода случались очень редко, и ни один из них не выходил чересчур далеко за установленные рамки.

Когда у него происходила очередная смена адреса и он сообщал ей новый, какой-нибудь экзотический, она ему обычно писала: «Как я тебе завидую, ты так много ездишь, столько видишь! Мне всегда казалось, что именно у меня будет жизнь, полная приключений, а ты будешь безвыездно сидеть в Спенсервиле».

А он отвечал ей в подобных случаях примерно так: «А я завидую тебе: стабильности твоей жизни, тому, что у тебя есть дети, родной город, есть постоянные друзья и соседи».

Сам он так и не женился, Энни не развелась, Клифф Бакстер не умер – что могло бы оказаться весьма кстати. Жизнь продолжалась, мир двигался куда-то все дальше и дальше.

В 1975 году, когда северовьетнамцы вошли в Сайгон, Кит дослуживал там уже третий срок; ему удалось выбраться на одном из самых последних вертолетов. Уже из Токио он написал Энни: «Я понял, что эта война проиграна, еще пять лет тому назад. Какими же мы все оказались дураками! Кое-кто из моих сотрудников подал в отставку. Я подумываю, не сделать ли и мне то же самое».

Она ответила: «Помнишь, наш колледж играл как-то против Хайленда и проигрывал 36:0 уже к середине игры? Ты тогда вышел на вторую половину и провел лучшую игру в своей жизни, какую я только видела. Мы тогда проиграли, но что осталось у тебя в памяти: счет или сама игра?»

Кит прислушался к запевшему где-то в отдалении, в кустах, соловью, потом посмотрел в сторону фермы Мюллеров. Окна кухни были освещены, по-видимому, семья ужинала. Пожалуй, его жизнь прошла как более интересная игра, подумал Кит, чем жизнь Мюллеров; но те в конце каждого дня собирались все вместе за одним столом. Он искренне тосковал из-за того, что у него не было детей, но каким-то непостижимым образом испытывал счастье при мысли о том, что у Энни они есть. Он прикрыл глаза и стал вслушиваться в ночь.

На протяжении следующих пяти или шести лет после замужества Энни он сам чуть было не женился, и даже дважды: один раз на коллеге, с которой вместе работал в Москве, а другой – на соседке в Джорджтауне. Но оба раза он отказывался от вступления в брак, сознавая, что внутренне не готов к этому. Да в общем-то он понимал, что никогда и не будет готов.

Он решил, что следует оборвать переписку, но не находил в себе сил пойти на такой шаг. Вместо этого он стал отвечать на ее письма спустя несколько месяцев после их получения, и его собственные послания всегда были краткими и суховато-сдержанными.

Она никак не отреагировала на изменившийся тон его писем и на то, что приходить они стали гораздо реже, но продолжала по-прежнему писать ему по две-три странички, заполняя их новостями и изредка какими-то своими воспоминаниями. Но с течением времени и она постепенно начала следовать его примеру, письма от нее тоже становились все более редкими, и к середине 80-х годов их переписка почти заглохла, сжавшись до обмена поздравительными открытками под Рождество или ко дню рождения.