Нельсон Демилль - Спенсервиль

Он запомнил и всегда представлял себе Энни такой, какой она была двадцать пять лет тому назад, когда он видел ее в последний раз, в день своего ухода в армию. Последнюю ночь они провели вместе, занимаясь любовью в ее квартире в Колумбусе, а на рассвете он поцеловал Энни и ушел. Сейчас ей должно быть около сорока пяти, но фигура у нее оставалась по-прежнему стройной, и шла она все той же веселой и беспечной девичьей походкой, что так запомнилась Киту. Она о чем-то шутила с подругами и смеялась, лица ее он не видел, разве что только на короткие мгновения в профиль, когда она поворачивалась в разговоре к кому-нибудь из собеседниц.

Кит почувствовал, как сердце у него забилось вдруг часто и сильно; он остановился, продолжая взглядом следить за четырьмя женщинами. Они задержались на углу, ожидая, пока загорится зеленый свет, Кит нерешительно сделал шаг вперед, помедлил, снова шагнул, опять встал. Ну иди же, идиот. Иди.

Свет в светофоре сменился, и женщины сошли с тротуара на мостовую. Кит продолжал стоять на месте, глядя им вслед. Потом Энни сказала что-то подругам, и те продолжили дальше путь втроем в сторону городского парка. Энни же на мгновение замерла на месте, затем повернулась и направилась прямо к нему.

Приблизившись, она улыбнулась и протянула руку.

– Здравствуй, Кит. Давненько не виделись.

Он взял ее руку в свою.

– Здравствуй, Энни.

– Даже не знаю, что и сказать, – проговорила она.

– Ты чудесно выглядишь. Я сейчас в обморок упаду.

– Сомневаюсь, – улыбнулась она. Потом отступила на шаг назад. – Ну-ка, дай я на тебя посмотрю. Нисколечко не постарел, ни на один день.

– На целых двадцать пять лет. А ты очень хорошо выглядишь.

– Спасибо, сэр.

Они посмотрели друг другу в глаза и постояли так, не опуская взгляда. Кит обратил внимание, что глаза у нее оставались все такими же большими и сияющими, а помада на губах – того же бледно-розового цвета, что и раньше. Кожа была матовой и здоровой – Кит, однако, удивился, что на ней совсем отсутствовал загар: он помнил, как Энни любила бывать на солнце. Естественно, у Энни появилось несколько морщинок, но они только придавали ее совершенно юному лицу хоть немного зрелое выражение. Раньше она была по-настоящему хорошенькой; теперь же превратилась просто в красавицу.

Кит постоял, мучительно подыскивая слова, потом проговорил:

– Да… так я получил твое письмо. То, что было в ящике.

– Хорошо.

– Как все прошло в Боулинг-грине?

– Славно… И грустно.

– Я хотел… Но не знал, одна ты поехала или…

– Да, одна. Только дочка и я. – Она помолчала, потом добавила: – Я тебя там высматривала. Ну, не в прямом смысле, а…

Он кивнул, не в силах отвести от нее глаз.

– Неужели же мы действительно снова встретились?

– Нет. По-моему, это сон.

– Я… у меня нет слов.

Энни бросила быстрый взгляд по сторонам.

– Еще минута-другая, а потом я должна идти.

– Я понимаю.

– Я послала тебе письмо. Оно вернулось. Я подумала, что тебя убили.

– Нет… просто я не оставил на прежней работе адреса, по которому мне должны были все пересылать…

– А я столько времени места себе не находила. – Она откашлялась, прочищая горло, потом проговорила: – Чуть было не потеряла друга по переписке.

Он удивился, заметив, что ее глаза стали влажными, и хотел было предложить ей платок, но вовремя сообразил, что этого делать не следует. Энни достала из сумочки салфетку и сделала вид, будто подправляет грим, а сама промокнула глаза.

– Так… – Она сделала глубокий вдох. – Так насколько ты сюда приехал?

– Не знаю.

– А почему ты вернулся?

В голове быстро промелькнуло несколько вариантов уклончивых ответов, но он все-таки произнес:

– Чтобы увидеть тебя.

Он заметил, как она закусила нижнюю губу и уставилась в землю, явно стараясь не разреветься.

Кит чувствовал, что он и сам не вполне себя контролирует, а потому молчал.

Наконец она подняла на него глаза.

– Ты мог меня увидеть в любой из своих приездов.

– Нет, Энни, не мог. Вот теперь могу.

– О Боже… не знаю, что и сказать… то есть… а ты… ты еще не?..

– Нет.

Она опять дотронулась до глаз салфеткой, потом бросила взгляд в сторону парка, туда, где три ее подруги стояли возле фургона с мороженым, посматривая в их с Китом сторону.

– Еще полминуты, не больше, а то я сделаю какую-нибудь глупость, – сказала она Киту.

Он выдавил из себя улыбку.

– Здесь все так и осталось, как было всегда, да?

– Да, Кит. Это маленький городок. Очень маленький.

– Хочу, чтобы ты знала, – проговорил он. – Твои письма помогли мне пережить очень тяжелые времена.

– Мне тоже. Я должна идти.

– И когда мы встретимся за чашечкой кофе?

Энни улыбнулась:

– Я к тебе заеду. Когда поеду к тете. Но пока не могу сказать, когда у меня получится.

– Я обычно всегда дома.

– Я знаю.

– Твой муж… – произнес Кит.

– Тоже знаю. Я выберу момент, когда можно будет приехать.

– Хорошо.

Она протянула руку, он взял ее.

– Будь это в Европе, Вашингтоне или в Нью-Йорке, мы бы расцеловались на прощание, – с улыбкой сказал Кит.

– А в Спенсервиле просто говорят: «Удачного вам дня, мистер Лондри. Очень рада была снова с вами повидаться». – Она сжала его ладонь в своей, повернулась и пошла.

Кит смотрел, как она переходила улицу, и краем глаза видел, что те три женщины продолжают внимательно рассматривать их обоих.

Он постоял еще какое-то время, не соображая, где находится, где он оставил свою машину и какие еще дела должен был сделать.

Кит почувствовал, что в горле у него застрял комок; он глянул в сторону парка, но женщины уже скрылись. Ему захотелось догнать Энни, взять ее за руку и сказать ее подругам: «Простите, но мы любим друг друга и уезжаем отсюда».

Но, возможно, Энни еще нужно какое-то время, чтобы заново все оценить, осмыслить. Быть может, теперь, когда она его увидела, ей в нем что-то не понравилось. Он обдумывал их разговор, повторяя его про себя, чтобы не забыть, и старался вспомнить то выражение, которое было у нее в глазах и на лице.

Насколько он сумел понять раньше, из ее писем, в последнее время ей приходилось очень скверно; но по ее глазам, лицу, походке этого не скажешь. На некоторых людях мгновенно отражается внешне любая неприятность, любая обида или разочарование. Энни Прентис всегда была неисправимой оптимисткой, веселой, уверенной в себе женщиной, и жизненным невзгодам никогда не удавалось согнуть ее.

Сам же он, наоборот, в целом преуспел в жизни и внешне выглядел довольно бодрым человеком, но все неприятности и невзгоды, все разочарования, печали и трагедии, которые ему довелось пережить самому или наблюдать со стороны, – все они навсегда остались в его сердце.