Филипп Ванденберг - Тайный заговор

О естественном цвете его редких волос гадали даже те, кто был в его ближайшем окружении, поскольку Смоленски красил и волосы, и брови в черный как смоль цвет. Благодаря черным волосам и без того высокий лоб его преосвященства казался еще выше и придавал ему — впрочем, кардиналу это нравилось — сходство с профессором. Взгляд, направленный из-под темных бровей, был колючим и пронизывал собеседника насквозь.

Смоленски по привычке курил дешевые сигары толщиной в палец и частенько целыми днями держал во рту остывшие окурки. Что касается его личных вещей, то здесь бережливость Смоленски проявлялась почти болезненно. Даже портфель, который он всегда носил с собой, имел отношение к его невротической скупости: кроме всего прочего, в нем лежал мешочек с металлическими пластинками различной величины, которыми государственный секретарь любил кормить счетчики времени на платных стоянках, телефоны и различные автоматы, и это доставляло ему огромное удовольствие.

Кое-кто мог бы подумать, что внешняя роскошь Смоленски ограничивается массивным кардинальским перстнем на правом безымянном пальце, но это было заблуждением. С одной стороны, государственный секретарь Ватикана, казалось бы, предавался презренной роскоши, но с другой — если, конечно, приглядеться более внимательно, — можно было заметить, что рубин и бриллианты, украшавшие его перстень, были всего лишь копией драгоценных камней, еще в начале девяностых годов проданных на аукционе Сотсби за четверть миллиона фунтов.

Виктор Смоленски родился на Сретенье в 1920 году девятым ребенком в крестьянской семье, в маленькой бедной деревне, что, вероятно, и стало причиной его болезненной бережливости.

Единственное богатство деревни заключалось в церкви и рабочей лошади, которая необъяснимым образом пережила войну, что местные жители расценивали как чудо.

Однажды глава семейства Смоленски бесследно исчез, и его жена поняла, что у осиротевших детей есть только один путь, чтобы выжить: стать священниками. Она отослала семерых мальчиков в различные духовные семинарии. О двух девочках она смогла позаботиться сама.

Как оказалось позже, Смоленски-старший не умер, а просто выбрал удобное время для того, чтобы бросить супругу и детей. Этот подлый поступок, вероятно, остался бы в тайне, если бы в 1933 году его имя не попало в заголовки газет: убив кухонным ножом проститутку, с которой прожил несколько лет, он через день выбросил ее тело в реку.

Юный Смоленски так никогда и не смирился с этим. Не помогли тут ни привитое ему смирение, ни распутная жизнь, которой он время от времени предавался. Теперь, будучи в летах, он получал истинное наслаждение, наведываясь по вторникам в дом Фазолино. И навещал он вовсе не синьора Фазолино, а его жену Анастасию, с которой в означенный день происходила странная перемена.

Анастасия принимала Смоленски в будуаре на третьем этаже дома, куда не было доступа ее мужу Альберто, который хорошо знал, что происходит в его отсутствие. Сегодня, как всегда по вторникам, Анастасия облачилась в длинный халат из черного шелка, немного скрывавший то, что было под ним. Жена Альберто была уже немолода, но ее пышная женственность и укоренившаяся привычка повелевать мужчинами определенным образом привлекали последних, в том числе и кардинала Смоленски.

Прежде чем они успели обменяться парой теплых слов, его преосвященство разделся. Он снял свой черный костюм и пурпурное нижнее белье и теперь, голый и смущенный, стоял посреди комнаты на восточном ковре с красным узором. Комната была погружена в полумрак, от канделябра в девять свечей, который возвышался на громоздком комоде эпохи барокко, исходил мягкий, приглушенный свет. Казалось, что Смоленски замерз, но на самом деле он был так возбужден, что дрожал всем телом. А когда Анастасия подошла к нему, распахнула халат и сбросила его на пол, Смоленски встал на колени, как на причастии, и восхищенно поглядел на свою госпожу, словно перед ним явилась сама Дева Мария.

На Анастасии были черные сапожки на высоком тонком каблуке. Полные бедра женщины были обтянуты черными чулками на широких подвязках, а тугой корсет поддерживал ее пышное тело. Кожа Анастасии была молочно-белой, а яркий макияж мог сравниться разве что с картинами экспрессионистов.

После того как она заняла место на потертом кресле и закинула ногу на ногу, словно дешевая шлюха, Смоленски пополз к ней на четвереньках и стал целовать ее сапожки. Это доставляло государственному секретарю такое наслаждение, что он причмокивал и похрюкивал подобно свинье перед корытом. После длительного развлечения, не оставившего равнодушной и Анастасию, Смоленски опустился на ковер и остался лежать на животе как после чертовски хорошего оргазма.

Вплоть до этого мгновения они обменялись едва ли парой слов, поскольку ритуал, годами не менявший свою форму, не требовал особых пожеланий или объяснений. Все происходило крайне церемониально, как литургия, совершаемая епископом, только заправлял церемонией не Смоленски, а Анастасия.

— Убери с моей шеи эту бабу из Германии как можно скорее! — без всякого предисловия начала Анастасия. — Она была здесь. Эта женщина опасна — и она умна.

Обнаженный государственный секретарь Ватикана, упершись локтями, задумчиво смотрел на скалившего зубы керамического леопарда, который стоял в углу.

— Поверь мне, — ответил Смоленски, — очень скоро она перестанет тебя беспокоить. Но пока она мне нужна, ибо эта женщина — важная фигура в моей партии. Я ведь и не думал, что она объявится в Риме и попадет прямо в пасть льва.

Смоленски, весело рассмеявшись, поднялся. Он одевался с огромной тщательностью, все время поглядывая в зеркало, почти уже непригодное от старости.

— Были новости от твоего племянника? — спросил он Анастасию.

Анастасия махнула рукой и поправила груди, вывалившиеся из корсета.

— По его словам, он в Мюнхене. Звонил и просил денег.

— И что? Ты ему выслала?

— Нет, ни единой лиры. А у тебя есть новости?

— Насколько мне известно, он все еще не выполнил поручение. Твой племянник дурак, однако, возможно, он нам еще пригодится. Он чертовски хорошо стреляет.

На колокольне Сан-Джованни пробили часы. Анастасия поспешно накинула халат.

— Девять, — сказала она. — Самое время уходить, если не хочешь столкнуться с моим мальчиком из хора.

Смоленски кивнул. Поправил свой серебристо-серый галстук, затем открыл портфель, вынул стопку заранее пересчитанных купюр и обеими руками положил ее рядом с канделябром.

И, как в любой другой вторник, Анастасия подошла к Смоленски, преклонила колени, взяла его правую руку и поцеловала кардинальский перстень.