Джон Гришем - Камера

Адам покачал головой:

– Все это не для меня, даю слово. Готов подписать соглашение о конфиденциальности.

– Ага! – Сэм ухмыльнулся. – Кто же проследит за его выполнением, когда я уйду?

– Ваша семья.

– О семье – ни слова, – твердо сказал старик.

– Мои намерения чисты, мистер Кэйхолл. Фирма “Крей-виц энд Бэйн” представляла ваши интересы в течение семи лет, ваше дело я изучил от корки до корки. Как, собственно, и все ваше прошлое.

– Поздравляю. Сотни газетчиков исследовали также и мое исподнее. Великое множество проныр хвастают сейчас своей осведомленностью, но мне от нее никакого толку. Осталось четыре недели. Ты в курсе?

– У меня с собой постановление суда.

– Через четыре недели они откроют кран.

– Тогда не стоит терять времени. Обещаю, что без вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы не повторю ни слова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами или киношниками. Клянусь.

Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову. Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину в комнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листу блокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похоже было, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.

– Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? – вдруг спросил Сэм.

– Баррони?

– Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда на прошлой неделе.

Адам тщетно пытался вспомнить.

– Должен был что-то слышать.

– Должен был что-то слышать? Ты, образованный, начитанный – и всего лишь “должен был слышать”? О Баррони? Дырка ты в заднице, а не юрист.

– Я не дырка в заднице.

– Ну-ну. А как насчет “Штат Техас против Икеса”? Уж это дело ты наверняка прочитал?

– Когда оно слушалось?

– Месяца полтора назад.

– Где?

– В окружном суде.

– Тоже по Восьмой поправке?

– Не будь идиотом. – Сэм пренебрежительно усмехнулся. – Думаешь, я листаю судебные сборники от нечего делать? Да пройдет всего четыре недели, и мне…

– Нет, я не помню Икеса.

– Что же ты читал?

– Все наиболее важные отчеты.

– И про Бэрфута тоже?

– Естественно.

– Расскажи мне о нем.

– Это что, экзамен?

– Это то, чего я хочу. Откуда он родом?

– Не помню. Но дело называлось “Бэрфут против Эстелла”, восемьдесят третий год. Верховный суд постановил тогда, что приговоренные к смерти могут подать оговоренное законом количество апелляций и не имеют права оттягивать их подачу до дня казни. Что-то в этом роде.

– Господи, ты действительно читал его. Неужели не ясно, что суд в любой момент может пересмотреть собственное решение? Пошевели мозгами, парень. В течение двух столетий федеральная власть приветствовала смертную казнь. Наказание полностью соответствовало конституции, которую изрядно приукрасила Восьмая поправка. Затем, в семьдесят втором году, Верховный суд страны изменил конституцию и объявил смертную казнь вне закона. Позже, в семьдесят шестом, высшая мера была восстановлена – теми же самыми ослами в черных мантиях. Теперь Верховный суд опять принялся заигрывать с конституцией. Людям Рейгана надоело возиться с апелляциями, и они решили упростить процедуру. Мне это кажется странным.

– Не вам одному.

– А Далэни? – Сэм глубоко затянулся. Несмотря на работавший кондиционер, под потолком плавало облако дыма.

– Откуда он?

– Из Луизианы.

– Уверен, что его дело мне знакомо. Я читал их побольше вашего, но запоминал только те, что собирался как-то использовать.

– Использовать?

– В своей практике, при оформлении ходатайств или апелляций.

– Выходит, ты уже занимался смертными приговорами? Сколько у тебя их было?

– Ваш – первый.

– Звучит не очень-то успокаивающе. Эти иудеи вознамерились поэкспериментировать? Тебе поручили набраться опыта?

– Мне никто ничего не поручал.

– Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?

– Он примерно ваших лет.

– В таком случае ему осталось недолго, согласен? А Тайнер?

– Мистер Тайнер на здоровье не жалуется. Передам, что вы им интересовались.

– Будь любезен. Скажи, я соскучился. Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить их за дверь.

– Они не жалели своих сил.

– Пусть пришлют мне счет. – Сэм хихикнул впервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачки новую сигарету. – Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.

– Это вполне по-американски.

– Они преследовали меня, докучали мне, издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесь меня не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое место несмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.

– Думаю, вы еще удивитесь.

– Я наверняка удивлюсь, сынок, если ты отличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха ты станешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.

– А ведь это благодаря именно им вы пока так и не вошли в газовую камеру.

– Я должен быть благодарен? Да передо мной в очереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесь девять с половиной лет. Тримонт – четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, это всегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы он ни сделал, виноват оказывается другой.

– Неправда.

– Тебе ли понимать, где правда, а где нет? Год назад ты корпел над учебниками, носил старенькие джинсы и пил с друзьями пиво. Ты еще и не жил, парень. Не говори со мной о правде.

– Значит, вы за то, чтобы суды с афроамериканцами не церемонились?

– Такой подход был бы разумным. Большинство этих подонков заслуживают смерти.

– Уверен, на Скамье вас не поддержат.

– Твое право.

– Вы считаете свой случай особым?

– Да. Я – политический узник, который оказался здесь по воле маньяков, преследующих определенные цели.

– Мы можем поговорить о степени вашей вины?

– Нет. Но я не делал того, что мне приписывают.

– Выходит, у вас имелся сообщник? Бомбу установил кто-то другой?

Сэм потер лоб. В комнате было все же намного прохладнее, чем в его тесной одиночке. Пусть разговор лишен всякого смысла, но все-таки это разговор не с тюремщиком. Нет, нужно сполна насладиться отпущенным временем, растянуть его.

Изучая немногочисленные пометки в блокноте, Адам думал о том, что сказать дальше. Беседа длилась минут двадцать, даже не беседа, а так, пикировка. Прежде чем уйти, он обязательно должен затронуть тему родства. Вот только как к ней подступиться?

В молчании тянулась минута за минутой. Кэйхолл вытащил из пачки третью сигарету.

– Почему вы так много курите? – решился наконец Адам.

– Предпочитаю умереть от рака легких. На Скамье это всеобщее желание.