Вильям Хортсберг - Сердце Ангела

Из полумрака на меня изучающе уставились зеленые глаза. Затем послышалось вопросительное: «Кто там?».

— Гарри Энджел, я звонил вам насчет приема.

— Да-да, конечно. Одну минуту. — Дверь прикрыли, послышалось звяканье цепочки, и спустя мгновение я вновь увидел зеленые кошачьи глаза, горевшие на бледном угловатом лице, в темных впадинах под тяжелыми бровями.

— Входите. — Женщина отступила в сторону. С ног до головы она была одета в черное — богемный наряд на уик-энде в кофейне Виллиджа: черная шерстяная юбка и черный свитер, черные чулки… И черные густые волосы, собранные в пучок и заколотые двумя эбонитовыми палочками, похожими на китайские палочки для еды. Уолтер Ригли говорил, что ей лет тридцать шесть — тридцать семь, но без косметики Маргарет Круземарк выглядела намного старше. Она была до невозможности худа — изможденный вид, едва заметная грудь под тяжелыми складками свитера… Единственным украшением служил золотой медальон, висящий на простой цепочке. Он изображал перевернутую пятиконечную звезду.

Мы оба молчали. Я пристально рассматривал ее медальон. «Пойди, поймай падучую звезду…» — эхом звучали у меня в голове начальные слова поэмы Донна [Донн, Джон (1572–1631) — выдающийся английский поэт, считается главой школы поэтов-метафизиков.], и я вдруг увидел руки доктора Альберта Фаулера, и золотое кольцо на его барабанящем по столу пальце — кольцо с пятиконечной звездой, — однако его уже не было на пальце, когда я нашел тело доктора в спальне. Вот она, пропавшая деталь головоломки.

Это открытие ошеломило меня, как будто клизма с ледяной водой. Вдоль позвоночника пробежал холодок и дыбом поднял волоски на затылке. Что случилось с кольцом доктора? Наверное, оно лежало у него в кармане; одежду я не обыскал. Но почему он снял его перед тем, как выбить себе мозги? А если это был не он, то кто?

Я почувствовал, как в меня впились лисьи глаза женщины.

— Кажется, вы мисс Круземарк, — сказал я, нарушая молчание.

— Да, — ответила она без улыбки.

— Я увидел ваше имя на двери, но не понял, что там за знак.

— Это мой знак, — объяснила она, закрывая за мной дверь. — Я скорпион. — Несколько секунд она смотрела на меня так, словно мои глаза были замочными скважинами, — а вы?

— Я?

— Кто вы по Зодиаку?

— Честно говоря, не знаю, — пробормотал я. — Астрология — не мой конек.

— Когда вы родились?

— Второго июня, тысяча девятьсот двадцатого года. — Я назвал дату рождения Джонни Фаворита — просто так, на пробу, и на мгновенье мне показалось, что в ее холодных глазах мелькнула какая-то искорка.

— Близнецы, — сказала она. — Любопытно. Когда-то я знала парня, родившегося в тот же самый день.

— Неужели? И кто он?

— Неважно. Это было давным-давно. Пожалуйста, входите и присаживайтесь. Невежливо с моей стороны держать вас в прихожей.

Я последовал за ней из полутемного холла в просторную жилую студию с высоким потолком. Мебелью служила убогая коллекция предметов, относящихся к ранним трофеям Армии Спасения, оживленная пестрыми шотландскими покрывалами и многочисленными вышитыми подушечками.

Несколько прекрасных туркестанских ковриков необычных форм и расцветок на полу лишь усиливали ощущение, будто я нахожусь в лавке старьевщика. До самого потолка громоздились всевозможные фикусы и пальмы. Из подвесных кашпо свешивались зеленые стебли комнатных цветов. В закрытых стеклянных террариумах исходили паром миниатюрные тропические леса.

— Прекрасная комната, — заметил я, отдавая ей пальто, которое она положила на спинку кушетки.

— В самом деле, прекрасная. Я очень счастлива здесь. — Вдруг ее перебил резкий свисток из кухни. — Не хотите чаю? Я как раз поставила чайник перед вашим приходом.

— Если вас это не затруднит.

— Ничуть. Вода уже кипит. Какой вы предпочитаете: «Дарджелинг», жасминовый или «улонг»?

— На ваш вкус. Я мало разбираюсь в этом.

Она одарила меня вялой улыбкой и торопливо удалилась, чтобы заняться свистящим чайником. Я осмотрелся внимательней.

Везде, где только находилось место, теснились экзотические безделушки. Вещицы наподобие храмовых флейт, молитвенных мельниц, индейских фетишей и сделанных из папье-маше воплощений Вишну, вылезающих из пастей рыб и черепах. На книжной полке поблескивал ацтекский обсидиановый кинжал. Я заглянул в раскиданные как попало томики и обнаружил несколько книг по китайской и тибетской магии.

Когда М. Круземарк принесла серебряный поднос с чайным сервизом, я стоял у окна, думая об исчезнувшем кольце доктора Фаулера. Она поставила поднос на низенький столик у кушетки и присоединилась ко мне. На противоположной стороне Седьмой авеню, на крыше здания Осборн-Апартментс, стоял большой дом с белыми дорическими колоннами, напоминая запрятанную на полку корону, — он был похож на особняки в федеральном стиле.

— Кто-то купил дом Джефферсона [Джефферсон, Томас (1743–1826) — третий президент США, идеолог бурж. — дем. направления в период Войны за независимость в Северной Америке (1775–1783). Среди множества профессий имел также профессию архитектора. Построил свой собственный дом. «Монтичелло» и многие здания для университета Вирджинии.] и перенес его туда? — пошутил я.

— Особняк принадлежит Эрлу Блэквеллу. Он дает восхитительные приемы. Интересное зрелище.

Она вернулась к кушетке. Я последовал за ней.

— Знакомое лицо, — кивнул я на выполненный маслом портрет пожилого пирата во фраке.

— Мой отец. Этан Круземарк. — Струйка чая закружилась в прозрачных фарфоровых чашках.

Плотно сжатые губы изогнуты в зловещей улыбке; в зеленых, как у дочери, глазах — коварство и жестокость.

— Кажется, он судостроитель? Я помню его фото в «Форбесе».

— Он ненавидел живопись маслом. Говорил, что повесить у себя такой портрет — все равно что повесить зеркало с замерзшим отражением. Сливки или лимон?

— Пожалуй, ничего. Она подала мне чашку.

— Портрет был написан в прошлом году. По-моему, сходство поразительное.

— Симпатичный мужчина.

— Симпатичный мужчина. Она кивнула.

— Поверите ли, ему за шестьдесят. Он всегда выглядел на десять лет моложе своего возраста. В его гороскопе Солнце в аспекте сто двадцать градусов с Юпитером, очень благоприятный аспект.

Я пропустил ее «мумбо-юмбо» мимо ушей и сказал, что он похож на просоленного морского капитана из пиратских фильмов, которые я смотрел в детстве.

— Совершенно верно. Когда я училась в колледже, все девчонки в общежитии думали, что он Кларк Гейбл.

Я попробовал чай. По вкусу он напоминал перезрелый персик.

— Мой брат знавал одну девушку по фамилии Круземарк, когда учился в Принстоне, — заметил я. — Она приехала в Уэлсли и предсказала ему судьбу на выпускном бале.