Ромен Сарду - Прости грехи наши

Пройдя через открывшийся лаз, он оказался внутри какого-то неизвестного ему жилища. Там было темно, все окна и дверь были забаррикадированы. Единственным отверстием, через которое попадал свет, была традиционная для местных домов дыра в крыше.

Энно Ги, подойдя к входной двери, надавил на нее руками, и она открылась. Он снова оказался на поверхности, посреди огромного облака пыли, вырвавшегося из дверного проема. Теперь Энно Ги был далеко за пределами деревни, а именно возле той самой хижины, которая первой попалась ему на глаза, когда он вместе с Флори и Марди-Гра пробирался в Эртелу. Той самой заброшенной хижины.

Энно Ги долгое время стоял на месте и размышлял о том, что он увидел. Эти подземные ходы оказались гораздо длиннее и глубже, чем он ожидал…

В следующую ночь Энно Ги и двое его товарищей тайно выбрались из деревни.

Несмотря на темноту, священник нашел в заброшенной хижине лаз, ведущий в подземелье. Он зажег свой факел лишь тогда, когда они все оказались под землей. Флори и Марди-Гра шли вслед за кюре, ошеломленные его открытием.

Энно Ги довел их до сводчатого помещения. Там он зажег факелы жрецов.

— Никто не заметит этот свет? — забеспокоился Флори.

— Мы находимся под лесом, — пояснил кюре, — довольно далеко от деревни.

Он показал на стены помещения. Видневшиеся на них корни служили подтверждением того, что над ними — лес.

Большой камень и красно-желтое покрывало все еще находились в центре помещения. Энно Ги аккуратно поднял покрывало и увидел под ним деревянный сундучок без замка. Священник открыл его.

— Этому сундучку повезло больше, чем тому, что находится в овраге, — сказал кюре. — Он не так сильно пострадал от времени.

Кюре приблизил пламя факела к лежащим в сундучке листкам.

— Этот манускрипт не так часто читали, — сказал он. — Листы не потерлись, да и сложены они аккуратно.

Энно Ги осторожно перевернул несколько листков. Почерк был размашистым, с высоким написанием букв. Он совсем не походил на тот почерк, который кюре видел на рисунке, обнаруженном им в «молниевом камне» в овраге. Каждая страница была исписана полностью, как делают писари, у которых каждая страница на счету. Священник вполголоса прочел несколько страниц.

— Удивительно… Это удивительно! — произнес он.

Он стал выборочно читать отрывки, переворачивая страницы по нескольку за раз, а затем вернулся к началу.

— Здесь написано на латыни. Довольно неумело. Словно тот, кто писал, еще только изучал этот язык.

Энно Ги открыл еще один листок.

— Вот тут довольно корявые переводы… «Тимей» Платона, отрывок из первой главы поэмы «Метаморфозы» Овидия. Космологические писания… рождение мира, эфир, хаос, появление человека… Очень плохие переводы, противоречивые. Человек, написавший эти строки, не очень хорошо знал латынь, а потому частенько добавлял от себя окситанские слова и обороты — так ему легче было переводить предложения. А тут, — Энно Ги взглянул на другой отрывок, — изложен перечень имущества монаха. Число его рубашек, курток, ряс, веревок для подпоясывания… А вот тут, — через некоторое время продолжил кюре, — похоже, написаны псалмы…

Остальные листки в пачке были пустыми. Некоторые из них начали разлагаться и покрываться налетом серы.

— Чьи это тексты? Кто их написал? — спросил Флори. — Косм, последний кюре?

— Возможно.

— Или же кто-то еще, появившийся здесь позднее…

— …и воспользовавшийся изолированностью деревни и доверчивостью ее жителей.

— Для чего? — недоумевал Флори.

Энно Ги засомневался. Он еще не говорил своим товарищам о возникших у него подозрениях. Кюре посмотрел на Флори и Марди-Гра.

— …чтобы, например, провозгласить себя пророком… А может, даже богом?

— Богом?

— Здесь идеальные условия для подобной мистификации. С давних пор.

— Тогда почему осталось так мало от этого человека? Кроме этих текстов…

— Со времени деяний этого человека, если они вообще имели место, могло пройти уже лет сорок, а то и больше. Я над этим уже думал. В те времена на юге страны было полно войск Папы Римского и французского короля. Они сжигали на своем пути все деревни, которые уже не находились под влиянием Римско-католической церкви. Убежище, которое я обнаружил и осмотрел в овраге, вполне могли когда-то соорудить солдаты. А кто ещё, кроме военных, стал бы осушать водоем, чтобы затем расположиться там лагерем? Кто еще мог оставить после себя рисунки доспехов? Если наш лжепророк все-таки жил здесь, то вполне возможно, что, хотя он и чувствовал себя в безопасности в этой всеми забытой деревушке — ведь все вокруг думали, что ее жители умерли во время эпидемии, — тем не менее, подвергся нападению этих «крестоносцев». Если в нескольких лье от деревни стояло лагерем войско, то пресловутый Великий пожар, о котором до сих пор говорят местные жители, мог быть всего лишь карательными действиями военных.

— Но о подобных действиях, — воскликнул Флори, — должны быть записи в архивах Папы Римского или же короля!

— Все это происходило в эпоху, когда далеко не все заносилось в архивные документы.

— И кто же был этим лжепророком? Косм? Я думал, что он погиб во время эпидемии. Может, кто-то, еще неизвестный нам?

— Им вполне мог быть епископ Акен, — сказал Энно Ги.

— Акен?

— А почему бы и нет? Он служил в этой епархии долгое время. Его убийство вскоре после обнаружения деревни представляется весьма странным. Если между этими событиями есть какая-то связь, то мы ее вскоре обнаружим. Исходя из нашего предположения, человек, который завладел умами местных жителей, был, скорее всего, могущественной и харизматичной личностью. Как и все другие лжепророки, он начисто стер у людей все предыдущие верования. Новые боги любят, чтобы их считали первыми и единственными. Именно подобным стремлением и объясняется отсутствие каких-либо следов христианского прошлого этой деревни, а также тот страх, который заставлял жителей никогда не покидать ее окрестностей.

Энно Ги посмотрел на стопку листков.

— Надо бы внимательно все это прочесть. Автор этих строк должен, так или иначе, выдать себя.

Все оставшееся время путешествия викария по реке непрерывно шел снег. Зима, такая суровая с первых же дней, напоследок решила еще раз завалить снегом французские земли. Шюке, Куртпуен и Дени Ланфан день и ночь не выходили из маленькой будки на палубе «Финикии», укрываясь от непогоды. Лошадь Финикийца плелась по берегу и с трудом тянула за собой баржу.

Перед прибытием в Труа Шюке пришлось сдержать свое обещание и объявить Куртпуену о тройном полном отпущении грехов, а также отпустить грехи и своему нежданному спутнику, который не преминул воспользоваться таким случаем. Исповедь Ланфана показала, что он — человек бессовестный, легко дававший ложные клятвы с целью наживы и готовый взяться за какую угодно работу на какого угодно хозяина. Бедняга Шюке слушал покаяния и машинально, словно какой-то механизм, отпускал грехи, не сомневаясь при этом, что подобная выторгованная индульгенция не будет иметь для Небесных Сил никакого значения. Долгие дни, проведенные на реке, показались викарию еще более мучительными, чем его путешествие в одиночку с гробом Акена.