Ромен Сарду - Прости грехи наши

— Куда едем? — спросил хозяин баржи у Шюке, после того как тот обратился к нему.

Этого человека звали Франсуа Куртпуен, однако он любил называть себя Финикийцем. Он, правда, внешне был совсем непохож на античного моряка, однако обладал такой же деловой хваткой, как и эти торгаши из давно ушедших времен.

— Мне нужно попасть в Труа, — сказал Шюке. — Причем быстро.

— Это можно. Я имею в виду, что можно попасть туда, а вот насколько быстро — это уже второй вопрос. Вы кюре?

— Викарий.

— А это же еще лучше. Так ведь? Я имею в виду… в церковной иерархии?

Шюке отрицательно покачал головой.

— Я не против того, чтобы взять на борт священника. Это даже благоприятствует коммерции, — признался Финикиец. — Я как-то раз подвозил аббата, и после этого мне сразу же удалось заключить три выгодные сделки подряд. Но сейчас я иду порожняком. Ну почти порожняком. Поэтому придется считать вас обычным пассажиром. У вас есть деньги?

— Я могу заплатить.

— Вы что, в бегах?

— С чего вы взяли?

— У меня есть кое-какой жизненный опыт, — ответил торговец. — Это будет вам стоить пятнадцать экю.

Шюке даже вздрогнул: от взятых им в Драгуане денег оставалось всего лишь десять экю.

— У меня нет таких денег, — сухо сказал он. — Семь экю, больше я дать не могу.

Финикиец лукаво посмотрел на Шюке: он любил торговаться.

— Семь экю и еще что?

— У меня больше ничего нет.

— Как сказать…

Куртпуен посмотрел на маленький деревянный крест, висевший на груди Шюке.

— Я соглашусь на ваши семь экю, но вдобавок мне нужно полное тройное отпущение грехов: для меня и моих детей. Что скажете?

— Не покупается прощение Господне.

— Неужели? С каких это пор? А разве на выходе из церкви у нас не просят сделать пожертвование, святой отец? Те, которые уклоняются от этого, редко получают благословение своего кюре. Это хоть и не торговля, но чем-то ее напоминает. Если вы мне платите семь экю, то я теряю восемь экю от реальной цены. Можете мне поверить: я еще никогда столько не жертвовал в пользу Церкви. Я ведь вас не подкупаю, викарий, — я жертвую в пользу Церкви натурой. Разве вы что-нибудь на это можете возразить? Вам неплохо живется на деньги верующих. Включите мои восемь экю в ваши дорожные расходы.

Шюке одолевали сомнения по поводу того, хватит ли у него мужества на такое отпущение грехов…

— Я согласен, — наконец сказал он с горечью в голосе.

— Кроме того, вы благословите мое судно, да?

— Хорошо.

— Ну, тогда платите.

Шюке отсчитал монеты. Финикиец взял их с равнодушным видом. Викарий уже хотел было взойти на борт баржи, но Куртпуен вдруг остановил его.

— Подождите-ка! Теперь давайте поговорим о товаре.

— Каком товаре?

Куртпуен показал пальцем на деревянный ящик Шюке.

— Что там, внутри, кюре?

Шюке вздрогнул и еще крепче вцепился в ящик.

— За товар приходится платить пошлину, — добавил Финикиец. — Если у вас там лишь тряпье, я оставлю вас в покое. Но если вы везете дорогостоящие товары, за которые я буду нести ответственность, то придется платить.

— То, что я везу, вас не касается.

— Если вы так говорите, я вам верю. Но тогда вы подниметесь на борт, а ящик останется здесь, в Нуайане. Даже контрабандисты не отказываются показать мне то, что они везут. Если это совершенно открыто делают даже воры, то что в этом зазорного для церковника?

Шюке оказался в затруднительном положении: он не знал, как отреагирует на содержимое его ящика хозяин баржи. Вполне возможно, что из суеверия он откажется взять его на борт. Викарий начал издалека: он едет к живущим в Труа родственникам своего бывшего патрона. Ему нужно передать им останки умершего епископа.

— Какие останки? — подозрительно спросил Куртпуен.

Шюке открыл свой ящик. Финикиец даже присвистнул от удивления.

— Вот те раз! Это в корне меняет дело, святой отец. Перевозить скелет — это вам не шуточки. Я, знаете ли, не такой храбрец, чтобы брать на борт мертвеца!

Шюке уже подумал, что дело плохо, когда — тем же самым возмущенным тоном — Финикиец выпалил без пауз, буквально на одном дыхании:

— Это означает еще десять экю. И не вздумайте спорить, иначе вы так и останетесь на берегу вместе с прощением грехов!

Шюке ничего не оставалось, как только достать из потайного кармана еще один камень из ожерелья епископа.

Теперь Финикиец оказывался в явном выигрыше. Он тут же стал необычайно любезным и заверил своего пассажира, что они отправятся в путь в ближайшее время. Шюке поднялся на борт.

Судно было тридцати пяти футов в длину. У него были две хлипкие мачты. На палубе имелась будка, в которой могли спрятаться от непогоды три человека. Все остальное пространство предназначалось для размещения грузов и тягловой лошади (чтобы подниматься вверх по реке, Куртпуен использовал это сильное животное, которое шло по берегу и тянуло за собой баржу).

Шюке прождал час. К барже никто не подходил. Лишь перед самым отплытием викарий увидел, как подъехал вооруженный всадник и начал разговаривать о чем-то с Куртпуеном. Они обменялись несколькими быстрыми фразами, и затем всадник уехал, не обращая внимания на Шюке.

— О чем он у вас спрашивал? — поинтересовался Шюке.

— Это солдат из Речной стражи. Он, как обычно, спрашивал, что я везу на «Финикии». Тут такой порядок.

— Вы ему сказали обо мне?

— Я ему сказал, что на судне — кюре, который едет в Труа к каким-то там родственникам.

— А ящик? Вы ему рассказали о ящике?

Финикиец посмотрел на Шюке.

— Я ему рассказал только о том, о чем он спрашивал. Ни больше, ни меньше. У меня есть кое-какой жизненный опыт.

Затем он, убедившись, что дует попутный ветер, завел свою лошадь на борт, отвязал швартовочные веревки, и «Финикия» отправилась в путь — со скоростью улитки.

День был пасмурным. Над поверхностью реки все время вился легкий туман. Пока Куртпуен размещал свою лошадь так, чтобы избежать крена баржи, Шюке прислонился спиной к лееру и поставил ящик с костями епископа себе на колени. Он впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности.

У него все еще была пачка писем, взятая у Альшера де Моза. Защищенный от холодного ветра леером, обшитым досками, викарий развязал веревочку из пеньки, которой были перевязаны письма, и, таясь от Финикийца, продолжил чтение, начатое еще в архиепископстве в Париже.

Он развернул очередное письмо, которое оказалось датированным 1226 годом. Роме де Акену тогда было двадцать лет. Письмо было прислано из Эрфурта, расположенного на землях, подвластных императору. [56] Имеется в виду глава Священной Римской империи — государства, основанного в X в. германским императором Оттоном I. В конце XIII в. эта империя охватывала в основном германские и отчасти прилегающие французские, итальянские и славянские земли. Его несколько обезличенный стиль — вежливый, но формальный — был свойственен всем письмам за период с 1227 по 1230 год. Письма были однотипными, менялось лишь место отправления: Аугсбург, Тьене, Альби, Гаранс, Потерн. В основном эти письма содержали красочное описание людей, с которыми приходилось сталкиваться молодому Акену, и различных местностей, где ему приходилось бывать.