Эван Хантер - Молодые дикари

В этот момент раздался бешеный рев моторов бомбардировщиков, руливших через почерневшее поле к старту, чтобы взлететь в воздух.

— Я не запомнил фамилии, — повторил он.

Они замолчали.

— Ты... Ты очень хорошо выглядишь, Мэри.

— Спасибо.

— Я не знал, что ты все еще живешь на старом месте.

— Ты имеешь в виду Гарлем? Да. У Джонни там магазин, — она помолчала. — Хэнк...

— Мэри, я не знаю, зачем ты сюда пришла, но...

— О, Хэнк, ради бога... Ты ведь не собираешься убить моего сына?

Она не плакала. В этот момент ему хотелось бы, чтобы она заплакала. Вместо этого она выговорила эти слова, и ее лицо стало смертельно бледным.

— Мэри, давай попытаемся понять друг друга, — сказал он.

— Пожалуйста, давай.

— То, что было между нами, было очень давно. Сейчас ты замужем, я женат, и у нас есть дети.

— И ты обвиняешь моего ребенка в убийстве.

— Мэри...

— Ведь это так, Хэнк?

— Да, так, — ответил он. — Я работаю в этом округе, и моя обязанность защищать народ округа. Твой сын совершил убийство, и я...

— Мой сын не имеет никакого отношения к убийству. Это те, другие!

— Если это правда, я выясню это еще до суда.

— Он не был в банде!

— Мэри, поверь мне, прежде, чем дело передадут в суд, будет проведено самое тщательное расследование. Если найдутся какие-либо смягчающие обстоятельства...

— О, перестань, перестань, Хэнк, пожалуйста. Это не то, что я от тебя ожидаю. От незнакомого — да, но не от тебя, не от Хэнка Белани.

— Белл, — спокойно поправил Хэнк.

— Я Мэри, — тихо продолжала она, — девушка, которую ты когда-то знал. Мэри, которая когда-то любила тебя... очень нежно. — Она помолчала. — Не говори мне о смягчающих обстоятельствах.

— Каких же слов ты ждешь от меня, Мэри?

— Что моего мальчика не пошлют на электрический стул...

— Я не могу обещать тебе ничего...

— ...за то, чего он не сделал, — закончила она.

В комнате вновь водворилась тишина.

— Никто не платит своей жизнью за то, чего он не сделал, — ответил Хэнк.

— Ты действительно в это веришь, да? — спросила она.

— Да, я действительно в это верю.

Она долго, пристально смотрела на Хэнка.

— Я больше не знаю тебя, правда?

— Мы оба изменились, — ответил он. — Нельзя ожидать...

— Странно, — устало сказала она. — Я вошла в кабинет, ожидая встретить незнакомого человека, и я его встретила. Я совсем тебя не узнаю. Я даже не знаю, позволишь ли ты повлиять тому, что произошло между нами, на судьбу моего сына. Я знаю только, что...

— Не говори так, Мэри! — голос у него был резкий. — Я юрист, и я верю в правосудие, и твой сын получит его. Мне было больно, когда пришло твое письмо, да. Но это было так давно, а каждый становится взрослым.

— А мой сын станет взрослым? — спросила она.

Но на этот вопрос Хэнк не мог ответить.

В полдень он вошел в кабинет Холмза. Большинство газет называли Холмза, начальника бюро по делам убийств, «Шерлок», но все сотрудники звали его Ефраим — настоящим именем. Это был низкорослый человек, седой и в очках. Круглое лицо придавало ему сходство с телевизионным комиком, впечатление, которое не могло быть более далеким от истины — Ефраим Холмз был человеком, у которого почти полностью отсутствовало чувство юмора.

— В чем дело, Хэнк? — сразу спросил он. — Я занят.

— Дело Морреза, — без всякого предисловия сказал Хэнк.

— Что именно?

— Я хотел бы отказаться от этого дела. Хотел бы, чтобы ты поручил вести его кому-нибудь другому.

Холмз быстро взглянул на него.

— Какого дьявола? — спросил он.

— Личные мотивы.

— Боишься?

— Нет. Почему я должен бояться?

— Не знаю. Шумиха в прессе. Негодяи, они уже заранее предсказывают исход дела. Кричат о смертном приговоре. Возможно, это действует на нервы?

— Нет, не это.

— Тогда, что же? Думаешь, сомнительное дело?

— Я думаю, что это верное дело.

— Предумышленное убийство?

— Да, предумышленное убийство.

— Тогда, черт возьми, в чем дело? Кто-нибудь из этих ребят является тебе родственником или что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Тебя смущает просить смертный приговор для юнцов?

— Нет.

— У тебя есть предубеждение против пуэрториканцев?

— Что это за вопрос?

— Не будь таким величественным. Ненависть не выбирает себе юрисдикции. Кое-кто говорит, что город был бы чище без таких, как Рафаэль Моррез. Не считаешь ли ты, что это убийство оправдано?

— Абсурд, — сказал Хэнк, — и я не думаю, чтобы кто-нибудь действительно так считал.

— Нет, хм? Тебя ждет сюрприз. — Холмз помолчал. — Ты все еще не убедил меня в том, что я должен освободить тебя от ведения дела.

— Скажем просто: защита может распустить слух о невольной предвзятости прокурора.

— Какой?

— Ефраим, я не могу тебе этого объяснить. Отстрани меня. Я не хочу вести дело. Я едва начал работать над ним, так что фактически никакой потери во времени не будет. И я считаю, прокуратура только выиграет, если я оставлю это дело.

— Ты так считаешь? И кого ты предлагаешь вместо себя?

— Это твоя забота.

— Ты помнишь, чтобы я расхваливал тебя, Хэнк?

— Нет.

— Тогда, вот что. Если я скажу тебе, что ты лучший обвинитель среди других сотрудников, то ты поймешь, что это не просто пустые слова. Это очень серьезное дело, гораздо серьезнее, чем ты...

— Очередное убийство, Ефраим. У нас проходят сотни таких, и каждое...

— Это не просто очередное убийство, подумай, Хэнк. Это чертовски важное дело, и я хочу, чтобы его вел ты. И Босс тоже этого хочет. Я не отстраню тебя до тех пор, пока ты не представишь мне более веские причины, чем те, которые ты приводил до сих пор.

— Хорошо, — сказал Хэнк. — Я знаю мать одного из этих ребят, мать Ди Пэйса.

— Она твоя подруга?

— Нет, не совсем. Я знал ее, когда был мальчишкой... — до того, как ушел в армию.

— Как хорошо ты ее знал?

— Мы собирались пожениться.

— Да, понимаю, — сказал Холмз.

— Когда я уезжал, я просил ее ждать меня, но пока я был за морями, у нее появился дорогой Джон. До сегодняшнего утра я больше никогда ее не видел.

— Когда это было?

— Лет пятнадцать тому назад.

— Прошло много времени, Хэнк.

— Но защита может воспользоваться этим.

— Как?

— Предположим, они вызывают Мэри в качестве свидетеля. Предложим, она заявляет, что в 1943-м году она обманула меня. Тогда мотивом требуемого прокурором смертного приговора явится мелкая месть.

— Ты был с ней близок, Хэнк?

— Нет. Ничего подобного не было.

— Может она дать ложные показания в этом отношении?

— Чтобы спасти своего сына? Ради его спасения она может сказать и сделать все.

— Я все еще не уверен, что это может нам повредить.

— Мне хотелось бы думать так же, как и ты.

— Хэнк, ты сказал: «очередное убийство», а я тебе возразил, что это не так. Хотел бы ты знать, почему?