Клэр Фрэнсис - Обман

Да, именно тогда все и случилось. Впервые я поняла это в ту нескончаемую ночь, которую провела на яхте в ожидании рассвета. Я вспомнила, как вскоре после того уик-энда Кэти завалила контрольную по математике, как она отказалась выступать в школьной самодеятельности. Как односложно стала говорить со мной по телефону. Именно в то время миссис Андерсон заметила, что моя дочь быстро теряет вес. Я забила тревогу и показала ее врачу. Тот не нашел никаких физиологических отклонений и, посчитав, что Кэти просто слишком нервничает из-за школы, прописал успокоительные таблетки. Я не сопротивлялась, видя, что Кэти действительно чем-то угнетена. Тогда я объясняла причину ее настроений нашими семейными проблемами: депрессией у Гарри, нашим с ним противостоянием, которое, как я наивно считала, мне удается скрывать от детей.

Кэти пила таблетки лишь пару дней, и когда она приехала домой на следующий уик-энд, таблеток у нее уже не было. Думаю, она их просто выкинула.

Я решила, что лучшим лекарством для дочери будет любовь и моя с ней откровенность. И вот тут-то, наверное, переборщила. Если раньше я почти ничего не рассказывала Кэти о нас с Гарри, то теперь наговорила слишком много. Поведала все, что знала о его проблемах в бизнесе. Призналась, что его стрессовое состояние оказывает сильное воздействие и на меня и что наши с ним отношения на грани разрыва. Я говорила с Кэти как со взрослой, я открыла ей очень многое (разумеется, за исключением истории с Кэролайн Палмер). И в этом, возможно, была моя неосознанная ошибка. Я взвалила на плечи дочери такое бремя, нарисовала такую мрачную картину, что она побоялась усугубить ее хотя бы намеком на случившееся с ней самой. Видимо, Кэти посчитала, что ее беда может переполнить чашу неблагополучия, постигшего нашу семью.

Кэти была права. Ее признание сделало бы нашу жизнь еще горше, однако и молчание Кэти усугубляло ситуацию. Бедная Кэти! Она была в западне.

Помню, как мы сидели с ней на кровати в ее спальне. Я все перечисляла и перечисляла беды и проблемы, свалившиеся на Гарри. Кэти низко опустила голову и не смотрела на меня. Когда я спросила, понимает ли она то, что я ей говорю, дочь лишь слегка кивнула. Тогда я подумала, что мне трудно будет добиться сочувствия и списала эту реакцию на ее собственные стрессы. Вслух я об этом не сказала, но заверила дочь, что она во всем может рассчитывать на нашу поддержку. Что в любой ситуации ей всего лишь нужно позвонить домой и мы придем к ней на помощь. Сейчас эти мои слова кажутся смешными.

Еще более смешной и нелепой представляется сейчас мысль, которая пришла мне тогда в голову в отремонтированной и очень симпатичной спальне Кэти.

Ведь я подумала тогда, как уверенно и надежно должна ощущать себя здесь моя дочь.

В первые недели в Америке я постоянно истязала себя тем, что вспоминала ошибки, допущенные мною по отношению к Кэти. Я пыталась поставить себя на ее место – место пятнадцатилетней девочки, которая испытывает страх и боль, которая торопливо вытирает кровь со внутренней стороны бедер, а потом судорожно застирывает простынь и прячет ее в корзину с бельем. Я представляла себе, что я раздавлена, уничтожена. А затем перед моими глазами вставала сцена, символизирующая последнюю стадию унижения: в симпатичной спальне, выдержанной в желтых и голубых тонах, я слушаю свою мать, которая рассказывает мне о проблемах моего отца и говорит о необходимости оказать ему всемерную поддержку. И это добивало меня окончательно.

На какое-то время самоистязание превратилось в манию. Я изливала Бобу Блоку душу, всячески порицая и унижая себя. Но постепенно острое осознание собственной вины несколько смягчилось. И верх взял инстинкт самосохранения. Я поняла, что если хочу спасти своих детей, то должна думать о будущем.

Однажды в Америке у нас с Кэти состоялся очень важный разговор. Мы путешествовали по Йосемитскому национальному парку. И, поднявшись на одну из смотровых площадок, любовались окружающими красотами.

– Все в порядке? – спросила я дочь.

– Да, все нормально, – ответила она без особого энтузиазма.

– Может, поговорим?

Кэти опустила голову. Она долго молчала. Наконец медленно произнесла:

– Иногда мне кажется, что у меня неправильные мысли…

Это она о смерти Гарри.

– Понимаю, – сказала я.

– Но это ужасно. Ужасно, что эти мысли приходят мне в голову.

– Ничего ужасного. Мне они тоже приходят в голову.

– Правда?

– Да. Временами я рада, что он умер.

Видимо, ей трудно было поверить мне. Она инстинктивно покачала головой.

– Да, – настаивала я, – он был так тяжело болен и несчастен, что уход из жизни для него стал спасением. Так ему легче.

В Америке мы вообще много говорили с Кэти о болезненной психике Гарри. К подобным разговорам нас подталкивал Боб Блок. Он полагал, что таким образом нам легче будет объяснить себе странности поведения Гарри и привыкнуть к мысли о его смерти.

Но тогда, на смотровой площадке, Кэти еще не хотела расставаться со своим комплексом вины.

– Я все еще считаю… что это моя вина.

– Твоя вина? О чем ты говоришь, девочка! Как можешь ты считать себя в чем-то виноватой? Никакой твоей вины здесь нет.

– Но мама… Я…

– Ты не сделала ничего плохого, Кэти, ничего.

– Но ведь на самом-то деле сделала! – воскликнула она.

– Послушай, – произнесла я твердо, – иногда человек должен винить себя за свои поступки, а иногда – не должен. И ты сама прекрасно знаешь, как нужно расценивать нашу ситуацию.

Кэти посмотрела на меня детским, ищущим защиты взглядом.

– Ты действительно так думаешь?

– Да, я действительно так думаю.

Было видно, что мои слова явились для нее долгожданной подмогой. Она посмотрела на Джоша, который прилип к ограждающим площадку перилам.

– Но, мама, у меня не идет из головы… Если что-нибудь случится с тобой…

– Со мной? – рассмеялась я.

– Да.

– Со мной ничего не случится.

– Я этого не вынесу.

– Вынесешь, – твердо сказала я. Но в глубине души знала, что это не так.

Сейчас Кэти снова впала в такую же апатию, как и накануне смерти Гарри. Она ничего не хочет делать, не хочет возвращаться в школу и не объясняет причину. Ей явно плохо, но она искусственно отстраняется от меня. Последние два вечера Кэти не приходит ко мне в спальню поговорить перед сном. Она принимает мои знаки любви, но делает это очень холодно.

Я не знаю, как вывести дочь из этого состояния и начинаю опасаться, что мне это вообще не под силу. Тем более, что уик-энд закончился, и Молли вернулась к себе. А Маргарет никогда не была близка к Кэти. Джош отправился в свой интернат, вслух недовольно ворча, но в душе явно радуясь, что уезжает из дома.