Гильермо Мартинес - Долгая смерть Лусианы Б.

Вот какой вихрь мыслей вызвала несколько необычная интонация ее голоса, но только я собрался задать вопрос, как она, слегка покраснев, заявила, что не хотела сказать ничего, кроме того, что сказала: никто, даже Клостер, не может иметь всё. Повторив эту фразу, она замкнула круг, и я вынужден был признать, что мне не удалось ничего добиться, а ей удалось меня обескуражить. Повисло неловкое молчание, и вдруг она совсем другим, едва ли не заискивающим тоном спросила, не следует ли нам продолжить работу. Немного пристыженный, я начал искать в рукописи нужную строчку. Я был страшно недоволен собой: пытаясь выведать что-то о Клостере, я, возможно, упустил собственный шанс. Впрочем, был ли он у меня? После первого прикосновения, несмотря на ее строгий вид, мне казалось, что был, но с возобновлением работы это ощущение исчезло, будто разум заставил нас отойти на прежние позиции. Однако, собирая перед уходом сумку, она бросила на меня быстрый взгляд, словно хотела в чем-то удостовериться или давала понять, что прикосновение не прошло бесследно. Этот взгляд в очередной раз привел меня в замешательство, так как мог означать и то, что она не держит на меня зла, но предпочитает забыть о случившемся, и то, что все еще возможно.

Я с нетерпением ждал следующего утра. Месяц скоро заканчивался, и я вдруг понял, что через пару дней Лусиана исчезнет из моей жизни. Открыв ей дверь, я сразу стал искать, изменилось ли со вчерашнего дня что-нибудь в ее лице или внешности — чуть больше косметики, чуть меньше одежды, — но если она и приложила усилия, так только к тому, чтобы выглядеть как всегда, и вполне в этом преуспела. Тем не менее «как всегда» уже не было. Мы заняли свои места, и я начал диктовать последнюю главу романа, спрашивая себя, не разбередит ли неотвратимый финал что-нибудь и в душе Лусианы. Но поскольку мы по-прежнему усердно играли роль поглощенных работой людей, она была вся внимание, и казалось, ее интересовал только мой голос. По мере того как шло время, я понял, что все зависит от одного-единственного движения. Я невольно отмечал то, что видел каждый день: ложбинку на спине около трусиков, соблазнительно нахмуренные брови, кончики зубов, постоянно покусывающих губу, изгиб плеча, — но все это казалось несущественным, а глаза мои упирались в то место, где затылок плавно переходит в шею, и в этом было что-то странное, даже ненормальное. Подобно собаке Павлова, я напряженно ждал момента, когда она качнет головой, но нужного сигнала не было. Возможно, она тоже поняла, какой властью обладает — или какую опасность таит — этот хрустящий звук, и ее прелестная изогнутая шейка оставалась упрямо неподвижной. Так ничего и не дождавшись и чувствуя себя обманутым, я позволил ей уйти.

Следующее утро было последним. Когда Лусиана пришла и бросила на диван сумочку, сама мысль о том, что завтра ее тут не будет и привычные мелочи исчезнут, показалась невыносимой. В раздражении провел я первые два часа. Потом Лусиана отправилась на кухню готовить кофе, тоже в последний раз. Я побрел следом и сказал с иронией, к которой примешивалась грусть, что на следующей неделе ей опять будут диктовать хорошие романы. Еще я сказал, что Кампари велел вернуть ее в целости и сохранности и, к сожалению, я его указание выполнил. В ответ я получил лишь застенчивую улыбку, и мы вернулись к работе — нам остался один эпилог. Я с горечью подумал, что, возможно, мы даже закончим сегодня раньше обычного. На одной из последних страниц попалось немецкое название улицы, и Лусиана попросила проверить, не ошиблась ли она. Я склонился над ее плечом, как делал уже много раз, и снова ощутил исходящий от ее волос запах духов. Когда я уже собирался убрать руку со спинки стула, она наконец подала долгожданный сигнал: наклонила голову сначала в одну сторону, почти коснувшись меня, потом в другую. Послышался привычный хруст, и тут же моя рука скользнула ей под волосы, в уже знакомую ложбинку. Она коротко вздохнула, откинула голову на спинку, словно сдаваясь, и повернулась ко мне лицом. Я поцеловал ее. Она закрыла глаза, потом слегка приоткрыла их, и тогда я поцеловал ее еще раз, уже сильнее, а левую руку просунул под майку. Гипс мешал мне обнять ее, и она легко высвободилась, немного отъехав на стуле.

— Что случилось? — с удивлением спросил я и протянул руку, но что-то в ней удержало меня, и рука повисла в воздухе.

— Что случилось? — переспросила она, поправляя волосы, и улыбнулась; улыбка была смущенная и в то же время игривая. — У меня есть жених, вот что случилось.

— Он и десять секунд назад у тебя был, — возразил я, недоумевая.

— Десять секунд назад… я на секунду о нем забыла.

— А теперь?

— А теперь вспомнила.

— Что же с тобой было? Приступ амнезии?

— Не знаю. — Она взглянула на меня, словно говоря, что не стоит придавать этому такое большое значение. — Возможно, то, чего ты так хочешь.

— Выходит, только я этого хочу, — сказал я раздосадованно.

— Да нет, — смешалась она, — мне тоже было любопытно. К тому же ты так ревнуешь к Клостеру…

— При чем здесь Клостер? — по-настоящему разозлился я. Сразу два соперника — это уже слишком.

Казалось, она раскаивается, что упомянула его. Во взгляде ее сквозило беспокойство, наверное, потому, что я впервые повысил голос.

— Да нет, конечно же ни при чем, — сказала она, готовая в любой момент взять свои слова обратно. — Я просто подумала, так ты меня не забудешь.

«Она уже знает немало приемов, — разочарованно подумал я. — Эти широко открытые печальные глаза могут одновременно и лгать, и говорить правду».

— Не забуду, можешь не сомневаться, — сказал я с оскорбленным видом, призвав на помощь уязвленную гордость. — Впервые меня целуют из сострадания.

— Может, теперь закончим работу? — спросила она и начала осторожно придвигаться на стуле к столу, словно опасалась какого-нибудь выпада с моей стороны.

— Конечно, закончим, — ответил я.

Я продиктовал две последние страницы и, когда она уже взяла сумочку, молча протянул деньги за прошедшую неделю. Впервые она спрятала их не глядя, словно ей не терпелось побыстрее уйти.

В тот день, десять лет назад, я видел Лусиану в последний раз. Тогда она была очень красивой, решительной и беззаботной девушкой, которая только училась искусству обольщения и которой, казалось, ничто не угрожало.

Без пяти четыре прозвенел домофон, и я, разглядывая в зеркале лифта свое изборожденное годами лицо, невольно представил себе, что увижу, когда открою дверь.

Подготовиться к тому, что я увидел, было невозможно. Конечно, передо мной стояла Лусиана, и мне пришлось с этим смириться, но в первое мгновение мне показалось, будто произошла какая-то чудовищная ошибка. Ошибка, совершенная временем. Как написал Клостер, самая страшная месть по отношению к женщине — встретиться с ней после десяти лет разлуки.